Мальчишник

Я сидел затаясь. Григорьян кивнул мне — глядите. Я осторожно склонился над тетрадью. Камсар Нерсесович открыл ее. На заглавном листе, на темном квадрате, я увидел белыми печатными буквами — «Черкесы». Ниже — рисунок: два пистолета, тоже — белым. Над пистолетами горкой — пули. Под пистолетами проведена линеечка с завитками по краям. И пули и линеечка — тоже белым.

Первая поэма Лермонтова, написана в 1828 году в небольшом уездном городке Чембары, недалеко от Тархан. В основе поэмы — детские впечатления о Кавказе, рассказы родственников, и прежде всего Шан-Гиреев, живших по соседству с Тарханами. Лермонтов написал поэму и сам разрисовал заглавный лист. Было ему — четырнадцать.

Передо мной заглавный лист, подлинник, который теперь потревожат не раньше, чем через год. Камсар Нерсесович положил передо мной и рукопись Пушкина с замечательным автопортретом: Пушкин нарисовал себя юношей. Рисунок в верхнем правом углу листа. Ярко сверкает на автопортрете зрачок. Я вспомнил из поэмы студентов ГИТИСа: «…и в занавеске, как сверчок, пылает Пушкина зрачок». Именно, пылает.

Рукописи старшего и младшего соединились, лежали рядом на столе. На одной из рукописей — два пистолета. Вот она, многая печаль, злое колдовство.

Когда я вышел из рукописного отдела — встретил Нину Ивановну Попову, заведующую музеем-квартирой Пушкина на Мойке.

Мы давно знакомы с Ниной Ивановной. Читали и ее последнюю статью, опубликованную в «Ленинградской панораме». Статья начиналась с абзаца: «К этой табличке «Музей закрыт на капитальный ремонт» — не так-то легко привыкнуть. И нам, хранителям последнего жилища поэта, непривычна тишина пустых комнат пушкинской квартиры».

Не дав Нине Ивановне сказать даже и слова, воскликнул:

— Нина Ивановна! Я видел то, чего больше никогда не увижу. Рукописи!

Нина Ивановна, конечно, не стала спрашивать — чьи рукописи. Она сразу поняла.

— Вы были у Камсара Нерсесовича?

— Да.

— Как же это вам удалось его уговорить?

— Я не уговаривал. Он сам.

Нина Ивановна покачала головой:

— Невероятно.

Действительно невероятно, подумал и я. Камсар Нерсесович понял, что это для меня значило.

— Поедемте к нам, вместе пообедаем, Вика будет очень рада, — предложил я Нине Ивановне.

— Мне надо к Григорьяну. Подписать у него разрешение на ксерокопии с пушкинских писем.

Бумага Григорьяном была подписана, и мы с Ниной Ивановной на троллейбусе отправились в конец Невского проспекта, к лавре, к гостинице «Москва».

В гостинице я закатил небольшой пир: мы сели в нашем номере у самого окна с видом на Неву, на мост Александра Невского, самый большой в Ленинграде, длиной почти в километр. Я пожалел, что не привезли с собой нашу бутылку-сувенир «Вдова Клико». Может быть, сейчас мы бы ее и открыли!

Вика и Нина Ивановна улыбались — они радовались моему счастью. Нина Ивановна даже ничего не рассказывала о тех волнениях (нам-то было известно!), которые она испытывает, наблюдая, как Управление капитального ремонта — специального реставрационного управления нет — ведет сложный ремонт-реставрацию последнего жилища поэта.

Нину Ивановну мучают вопросы: замостить булыгой двор или не следует? Вырыть или не следует колодцы и погреба? Ставить конюшню, сеновал, коновязи или не ставить? Какой паркет настелить в кабинете Пушкина? С чубуком? Карнизы какие сделать — с лепными украшениями или гладкие? Потолки? Тоже гладкие? При восстановлении кабинета Пушкина должна быть проявлена особая тактичность.

Надо сделать и комнаты сестер Гончаровых, Екатерины и Александрины, которые переехали с Полотняного Завода в Петербург, к Пушкиным, в 1834 году. Прежде в экспозиции таких комнат не было. Где взять «гончаровские» детали для них? И комнату няни надо сделать, и комнату детскую увеличить, чтобы она была на три окна. Найден вход в чулан, — значит, и им надо заняться. Смотровое окно в стене арки тоже найдено — это чтобы привратник мог видеть, кто приехал.

Очередные заботы Нины Ивановны мы узнавали при каждом нашем посещении Ленинграда.

Новые карнизы найдены при дополнительной послойной расчистке в буфетной, в столовой, в гостиной, в спальне. Надо достать 17 метров белого сукна и покрасить его в темно-коричневый цвет. Хорошо бы еще достать бежевое сукно и 100 метров бахромы в 10 сантиметров шириной. Свинец, который вшить внизу в занавеси, чтобы создавалось ощущение «наглухо спущенных штор», настроение тревоги.

Но сегодня у меня была встреча с миром абсолютной истины, незыблемости, оставленной нам.

После обеда мы отправились немного проводить Нину Ивановну: она ехала на Мойку. Бывает там ежедневно. Архитекторы беспрестанно что-нибудь обнаруживают — следы перегородок, остатки неизвестных прежде росписей, старых печей, дверных проемов, оконных приборов.