Мальчишник

И вновь запись времени оккупации: фашисты искали в домике подлинные письма Лермонтова, рукописи, картины. Появился в Пятигорске немецкий литератор фон Фегезак и тоже добивался, искал ценные вещи. Маргарита Федоровна Николева специально поселилась в подвале дома, где и были укрыты некоторые мемориальные вещи, в том числе письменный стол поэта. Стол был примечателен еще и тем, что за ним было написано стихотворение «Смерть поэта». Привез его в Пятигорск Аким Шан-Гирей, которому Лермонтов подарил стол, когда уезжал из столицы в 1841 году. Николева не просто поселилась в подвале, а создала в нем такое «запустение», чтобы страшно было войти в подвал и глядеть на его хозяйку — истинная колдунья, ведьма: «В очах людей читаю я страницы злобы и порока».

Записи, дневники, черновые листки рукописи книги «Последний приют поэта». Книгу о доме-музее Елизавета Ивановна написала давно. Выходила уже двумя изданиями. В последние годы Елизавета Ивановна вновь работала над книгой — дополнила ее.

Я читал «Последний приют поэта». О страшных днях пожаров в ней говорилось — наступил канун Нового, 1943 года. Для жителей Пятигорска он был кануном надежд и нетерпеливого ожидания. Разнеслась радостная весть: «Немцы бегут…» Над городом начали чаще появляться наши самолеты. А в первые дни января люди воочию увидели отступление оккупантов: двигались в сторону Минеральных Вод.

Приближались самые страшные часы в жизни дома и населения города. С вечера 9 января начались взрывы и пожары. Уходя, немцы расстреливали людей. «Расстрелы производились и у места дуэли Лермонтова, почти у самого памятника… — писала Елизавета Ивановна. — Одно за другим взрывались здания — электростанции, Госбанка, педагогического института, многочисленных школ. Тушить пожары немцы не разрешали. Да и чем? Городской водопровод немцы вывели из строя. Горящий Пятигорск остался без воды».

Весь день и ночь с 10 на 11 января дом-музей стоял в кольце пожаров. Пылает здание лермонтовской «Ресторации» — Бальнеологический институт. Горит уникальная научная библиотека института и богатейший архитектурный архив. Снег на много кварталов почернел от бумажного пепла. Елизавета Ивановна прекрасно знала, что значит собрать уникальную библиотеку и богатейший архив, потому что всю жизнь собирала уникальную библиотеку и богатейший архив.

Горит здание гостиницы «Бристоль», горит типография… Грудой развалин лежит здание почты на углу улиц Анджиевского и Анисимова. Заминирована школа № 8 по улице Буачидзе, а она непосредственно граничит с лермонтовской усадьбой.

Сотрудники музея, их семьи, дети-школьники (среди них и внук Володя) сгребают лопатами кучи снега вокруг домика, чтобы хоть этим как-то возместить отсутствие воды, если огонь перекинется на музейное здание… Время тянется в страшной тревоге: в любой момент могут явиться минеры или поджигатели.

Сколько в своей жизни Елизавета Ивановна видела невзгод. Сейчас она спасала от страшного иноземного врага дом Лермонтова. И боялась, что не сумеет этого сделать. «У меня такое чувство, будто я хороню дорогое для меня существо». И вот тогда было подобное чувство, потому что ей казалось, что если они — все сотрудники — совместными усилиями не отстоят от пожара домик, то похоронят дорогое существо русского народа.

10 января около пяти часов вечера в ворота музея громко постучали.

Елизавета Ивановна быстро подошла к калитке, но открыла не сразу. Руки не поднимались, пишет в книге. Стук повторился с новой силой.

Бывает такой стук в калитку, в дверь, в окно, от которого холодеет сердце. Стук — угроза, неотвратимость, смертельная опасность.

Как только Елизавета Ивановна отодвинула задвижку, калитка резко распахнулась, и вот она — смертельная опасность: во двор ввалился сильно выпивший полицай с каким-то свертком под мышкой. Направился к скамье, стоявшей напротив домика. Там сидели сотрудники и доктор А. А. Козерадский — он мог в случае необходимости объясниться с немцами. В эти дни находился в музее почти безотлучно.

Не успев дойти до скамьи, полицай закричал:

— Мне поручено поджечь музей!

Все оцепенели. Никто не в силах был что-либо сказать, настолько слова полицая подействовали ошеломляюще. Потом заговорили все сразу.

— Дом Лермонтова нельзя уничтожать!

— Это невозможно!

Николева, потянув полицая за рукав, усадила рядом с собой на скамью. Попытки в чем-либо убедить, как-то застращать возмездием, народным гневом были тщетны. Он кричал:

— Я жить хочу! Я головой отвечаю! Велено поджечь, вот и подожгу!

Этот крик, как потом выяснилось, слышали и соседи.

— Неужели мы с ним не справимся? — прошептал доктор.

И тут кто-то задал решительный вопрос:

— Кто дал распоряжение? Перед кем ты отвечаешь головой? Мы тоже отвечаем головой!

Полицай назвал фамилию.

И вот тогда, совершенно неожиданно, под предлогом необходимости проверить распоряжение и под предлогом того, что надо вынести из музея собственные вещи, хотя бы Николевой, полицая удалось увести. Но эти минуты многого стоили.

— Завтра вернусь, — пригрозил полицай, покачиваясь у калитки в окрашенных отблеском пожара зимних сумерках.