Мальчишник

Озера были совершенно правильной округлой формы и походили на гигантские — диаметром чуть ли не в двести метров — каменные блюдца, наполненные до краев водой, а вокруг каждого из них цирками вставали высокие отвесные горы, рассеченные с запада на восток узкими, как горлышки, проходами. Даже неискушенный в геологии человек мог догадаться, что здесь некогда, в отдаленнейшие геологические эпохи, действовали рядышком три мощных вулкана: озерные блюдца и окольцевавшие их каменные цирки — остатки кратеров.

Вода в озерах была зеленовато-бирюзовой, будто из моря завезенной, однако цвет, как и в море, нисколько не мешал оставаться ей совершенно прозрачной: сквозь десятиметровую толщу просматривалось бугристое, яминой, дно, покрытое серой ворсистой тиной, а стайки стреловидных быстрых хариусов виделись даже у противоположного берега.

Как сюда попали хариусы? Ведь озера и от речки и друг от друга отделены высокими стремительными водопадами, которым впору турбины электростанций крутить. Или правду рассказывают легенды: тучи разносят рыбу по водоемам, в одном месте они ее всасывают в себя, в другом рассеивают одновременно с дождичком?

Через перевал Коркин шел впервые, а каменные цирки и озера-блюдца в геологическом отношении были настолько интересны, что не зарисовать и не описать их было просто грех. И, пропустив мимо себя весь караван, он присел на камень, вытащил из сумки пикетажную книжку и коробку с разноцветными карандашами.

Он устроился против водопада, низвергающегося из верхнего озера в среднее. Уши сразу же заложило от шума, будто ватой, а в лицо полетели микроскопические брызги, не оставлявшие никаких следов и ощущавшиеся лишь как прохлада.

Коркин зеленым и синим карандашами раскрасил озера, коричневым и черным заштриховал горы и принялся было описывать их, как вдруг почувствовал нечто странное: будто время от времени мелькает перед глазами что-то серенькое и быстрое, как мошка. Он поднял голову и огляделся — никакой мошки. Ни одного даже комарика. Ни одного овода. День стоял сухой, знойный, и всякая нечисть попряталась до вечерней прохлады. Коркин продолжил работу. И тотчас перед глазами снова что-то промелькнуло. И снова он не увидел это, а как бы почувствовал только.

Чертовщина какая-то! Отложив в сторону карандаши и книжку и остро вглядываясь вперед, стал терпеливо ждать. И вдруг увидел! Ах, что он увидел — глазам не поверишь! Внутри прозрачной хрустальной струи, дугой низвергающейся из одного озера в другое, поднимался снизу вверх голубой хариус. Поднимался, стоя вертикально и быстро-быстро шевеля вправо и влево хвостом — будто лез, карабкался по невидимой веревочке. Секунда-другая, и рыбина уже на самом гребне прозрачной струи… Переходит из вертикального положения в горизонтальное, еще один толчок хвоста, и она заныривает в зеленую озерную глубь, отходит на метр от водопада и недвижно застывает на месте, отдыхает — этакую работу проделала! А снизу карабкается по струе уже другой хариус. Этот добирается только до середины водопада, где внезапно перевертывается и неживой щепкой летит в пенистый водоворот… Однако тотчас упавший хариус, а может, и совсем другой, хватается за невидимую веревку и снова ползет вверх.

Коркин с замершим сердцем следил за рыбами и восхищенно думал: «Кто говорит, что нельзя прыгнуть выше своей головы? Вон что делают хариусы, на какую высоту взбираются, да еще против стремнины, которая и человека опрокинет! Ах, черт побери! Вот она, сверхзадача! Так и надо жить — все время выше головы прыгать…»

«Но почему рыбы устремились вверх, что заставляет их карабкаться по крутым водопадам?» — задумался вдруг Коркин и вспомнил, как Александр Григорьевич, проводник, объяснял ему однажды: хариусы забираются в верховья перед обильными ливнями и продолжительными дождями, то есть перед тем, как в низовьях речкам взбухнуть и помутнеть: не любит рыба-хариус мутной воды.

Коркин запрокинул голову и озабоченно оглядел небо, однако в безбрежной синеве по-прежнему не было ни пятнышка, ни пушиночки беленькой.

2

Коркин догнал караван перед головокружительной кручею, заваленной ребристыми глыбами — корумником.

От горы Ялпинг-Кер два дня люди неуклонно шли в горы, неуклонно восходили на перевал, и вот наконец перед ними сам перевал — каменистая круча, увенчанная сверху алмазно-сверкающим ледником. Взобраться по камням, перебежать через ледник, от которого холодит и ломит глаза даже на расстоянии, миновать ровную, как стадион, седловину меж двух заоблачных вершин с вертикальными оснеженными морщинами, — и перевал пройден, далее тропа до самого Кожима побежит вниз, вниз — хоть бегом катись. Часов через пять, к вечеру, они будут на месте.

Глубоко под камнями журчала вода — сочилась из ледника, наполняя озера и рождая речку. Крутизна была такая сильная, что лошади то и дело тыкались мордами в камни. Достанется тут животным. Меж камней — бездонные черные щели. Оступись — и нога распорота или сломана. Но кони каким-то образом ухитрялись не оступаться. Людям было легче: они прыгали по ребристым глыбам, как по ступеням.