Мальчишник

Коркин снова шел первым. Рядом с ним скакала по корумнику в легких кедах Маша.

Минут через двадцать, тяжело дыша, они поднялись к леднику. В полутораметровой толще льда тут и там зияли темнотой глубокие подмой, в которых глухо капала и журчала снеговица, и тянуло из этих дыр сырым холодом. Коркин подсадил Машу наверх, и она тотчас замахала руками, пытаясь хотя бы на шаг отодвинуться от опасной кромки: стертые подметки кед совсем не держали на льду, запорошенному талым игольчатым снежком. Тогда Коркин сам взобрался на ледник и протянул Маше руку.

— Держись!

— Только давай быстрее, — переступая с ноги на ногу, сказала Маша. — Будто иголки сквозь подошвы втыкаются. И глазам больно от белизны…

Оскальзываясь на каждом шагу, падая и вновь поднимаясь, они побежали, а когда наконец снова вступили на каменную твердь, их руки были в кровь исцарапаны об игольчатый снег, а веки ломило от излучавшегося из-под ног сияния.

Сильно посвежело. Сначала Коркин объяснил это близостью ледника и высотой, но вскоре заметил: не стало солнца, и над самой головой появился серый туман. Растрепанными космами он летел навстречу из-за перевала. Обвисшие пряди касались камней, и на их шершавой поверхности вспыхивали бисеринки влаги. «Да никакой это не туман! — догадался Коркин. — А облака несутся в Долину Смерти!» И сразу припомнил зловещий зеленый крест внизу и карабкающихся по водопадам хариусов, и на сердце стало тревожно, боязно, нехорошо… Так вот что гнало рыб в каменные верховья!

На самом перевале, через плоскую седловину, облака волоклись-струились уже совсем по земле — вроде снежной поземки. Лицо и руки обдало холодной мокрой пылью, вмиг заволгла одежда. Редкая жесткая трава пригнулась к земле, вытянулась по ветру, который креп и набирал силы прямо-таки по-богатырски: не по часам даже, а по минутам. И вот уже ветер валит с ног, грозно трубит в развалах камней, громоздящихся по обе стороны седловины.

По неписаному закону на перевальном хребте люди должны остановиться ненадолго — передохнуть, отдышаться после крутых подъемов и, конечно же, посмотреть, полюбоваться окрест. Какие дали открываются с подоблачных высот! На юг и на север, куда достает глаз, остроязыкими грядами волн разметались нагие каменные горы, будто море разбушевалось в яростный шторм; к востоку и западу горы на далях снижаются, опадают, круглеют, и в долинах между ними, как за пазухой, уже темнеют шерстистые клочки леса… Хорошо, вольно под облаками. Век бы не уходил! Но манит, манит дорога, зовет и волнует извечная мысль: а что дальше? Что там, за хребтом?

А там совершенно иная страна. Оказывается, протянутая по главному Уральскому хребту граница между Европой и Азией совсем не условна, существует не только на картах и в головах людей — существует она и в природе. В начале лета на восточных склонах там и сям лежит серыми островками снег, сочится и жулькает под ногами вода, трава на оттаявшей земле только-только проклевывается бледными росточками, а на западном склоне, за перевалом, всего в двадцати минутах ходьбы снега уже давно растаяли, земля просохла, и вовсю прут из нее трава и пестрые цветы, где они по колена, а где уже и по пояс; спускаясь дальше, замечаешь: звериные следы тут гуще, и птиц больше, а рыба так и кишит в прозрачных речках… Иная, иная страна — Европа.

Но теперь ни впереди, ни позади ничего не видно, все закрыто серой водянистой мглой.

Выскочили на перевал кони. Разноглазый мерин, которого держал в поводу Александр Григорьевич, был завьючен с одного бока надувной резиновой лодкой и разборными дюралевыми веслами, упакованными в зеленый брезентовый мешок. Соединительные трубки весел высовывались из мешка наружу. На перевале в них тотчас засвистал по-разбойничьи ветер. Будто сирена взвыла. Разноглазый с перепугу взвился на дыбы. Падая, чуть не подмял под себя проводника, а тот, выворачиваясь из-под копыт, выпустил нерасчетливо повод, и мерин, громыхая вьюками, вскачь понесся против ветра, в следующую секунду исчез в седой мгле. Встревожились и остальные лошади: задирали головы, ржали уныло, кружились на месте. Прижимаясь к ногам повара, трясся в ознобе щенок.

— Вперед! — изо всей мочи крикнул Коркин и за воем ветра не услышал своего голоса. — Вперед! — повторил он и махнул рукой в ту сторону, куда ускакал ошалевший мерин. — Не разбегаться! Держаться на глазах друг друга!

И лишь на конях поослаб повод, как они сами рванулись вслед за мерином; рабочие, придерживаясь за вьюки, побежали рядом.

«Лошади в такой ситуации лучше чуют, где спасение», — подумал Коркин, испытывая удовлетворение от того, что отдал правильное распоряжение.

И вот они снова остались вдвоем, Коркин и Маша. Завихряясь вокруг их тел, летели стремительно мглистые облака, больно секли водяными плетями обнаженные лица.

Маша подняла капюшон и, нагнув голову, попыталась сдвинуться с места. Но куда там! В грудь уперся ветер, а за спиной держала, как на привязи, надутая энцефалитка. Тогда Маша просто легла на встречный поток воздуха и лишь таким образом сделала маленький шажок вперед.