Мальчишник

В горах уже многие дни хозяйничала осень — Приполярный Урал. По ночам выпадали заморозки. Утрами все березки были в серебряном иглистом инее. От холодного воздуха ломило зубы и, как наждаком, обдирало горло. Казалось, иней никогда не растает, превратится в снег. Но поднималось над холмами солнце, иголочки инея ломались, свертывались в сверкающие жемчужные зерна.

А к полудню и зерна скатывались с листа, и березка представала в роскошном своем осеннем убранстве — глаз не оторвешь: и красная-то она, и бордовая, и голубая, и лиловая, да тут и там вкраплены в нее свежая прозелень елочек, лимонная желтизна лиственниц. Разливанное море красок!

Но люди не шибко на них заглядывались. Люди не на шутку заголодали.

Один Александр Григорьевич не ослаб на ноги и неутомимо бегал с ружьишком по уремам и лесным колкам. Ежели ему удавалось настрелять с дюжину куропаток или при переправе через какую-нибудь речку натаскать с десяток хариусов, на другой день Коркин и Герман уползали в маршруты. А вот прожорливого Вениамина таким нерегулярным питанием, да еще без хлеба, на работу уже было не поднять, да и работа ему назначалась потяжелее, чем геологам, — бить шурфы до коренных, копать канавы на контактах.

В маршрутах, где-нибудь под береговой скалой, по которой опытный геолог мог читать, как по книге, Коркин частенько натыкался на груды свежих каменных обломков — словно мощная дробилка тут недавно поработала. Оглядевшись повнимательнее, обнаруживал и следы людей — либо окурок, либо консервную банку, либо остывшую золу в выгоревшей ямке. Ясно, здесь уже побывал Карпов. Колотили со своим помощником образцы.

В это утро все было так, как много дней подряд: игольчатый иней на березке, морозный воздух и низкое осеннее солнце. И который уже день подряд первым выбрался из палатки Вениамин. Кутаясь в прожженный ватник, он проковылял к остывшему костру, устроился на бревне и, будто восьмидесятилетний старик, выползший погреться на завалинку, поворотил лицо к солнышку. На голову нахлобучена теплая шапка с задранным наушником, и освобожденное ухо насторожено на левобережные холмы, из-за которых должен прилететь вертолет.

И вдруг по длинному исхудавшему лицу Вениамина пробежала судорога, глаза выкатились на лоб… Он вскочил с бревна, взметнул над головой руки, завопил:

— Вертолет! Вертолет!

В ту же секунду весь лагерь был на ногах: спят теперь в одежде, одеваться не надо. Сбились вокруг Вени, запрокинули головы. Через минуту-другую донесся приглушенный звук, похожий на гудение запутавшейся в паутине осы. Потом в этом гудении появилась металлическая нота и уже ни у кого не осталось сомнений: не оса, не пчела, вертолет летит.

У Вениамина откуда только и силы взялись — перемахнул через ручей, выбежал на посадочную площадку, расчищенную среди березок, и, упав на колени перед кучей хвои, зашаркал спичками. А вот вынырнул из-за холма и сам вертолет — большая зеленая стрекоза с голубым брюхом. Машина с ревом летела прямо на лагерь.

Над сигнальным костром встал белым столбом дым.

Вертолет был уже совсем близко, за стеклом кабины можно уже было рассмотреть черноволосую курчавую голову летчика, когда машина вдруг круто повернула и полетела над лесом вдоль ручья.

Коркин застыл с поднятой кепкой и недоуменно смотрел вслед вертолету. Вениамин заскочил на костер и принялся затаптывать его сапогами. Герман грозил кулаком и матерился:

— Гады! Куда прете? Разве не видите — площадка здесь! Александр Григорьевич, садани ты им в хвост дробью!

А вертолет между тем выписывал над лесом совершенно непонятные кренделя: то зависал на месте, то, как борзая, метался вправо-влево. Или вдруг спускался так низко, что чудилось: вот-вот зацепится раскоряченными лапами за острые макушки елей.

Можно было подумать, что машина потеряла управление или тот, кто сидел за штурвалом, был в дым пьян или же просто сошел с ума. Другие соображения и в голову не приходили.

Вертолет наконец перестал кружиться на месте, развернулся и полетел в обратную сторону — к вершине холма, из-за которого выскочил несколько минут назад. И геологам стало понятно, в чем дело: по карликовой березке, опередив слегка вертолет, бежал большой изжелта-бурый лось с горбоносой мордой и многоперстыми рогами на широких коричневых пластинах, бежал ровно, невозмутимо, будто и не было за ним никакой погони.

И только теперь Коркин разглядел, что правое стекло в кабине вертолета отодвинуто и в проем высовывается чья-то фигура в белом, и тут же услышал хлопки выстрелов, которые раньше, верно, перекрывались шумом мотора.

Запрокинув тяжелую корону на спину, зверь бесшумно стлался над багряными березками, и даже не было заметно, чтобы они вздрагивали, гнулись, ломались под его копытами, точно он и земли вовсе не касался. Зато позади зверя под бешено ревущим винтом вертолета березки ходили штормовыми волнами, валились набок, дыбились, обнажая еще зеленую подкладку листьев.

Вертолет походил на хищную птицу, преследующую дичь, и жутковато было смотреть на эту дикую погоню.