Мальчишник

Уже на холме, перед самой вершиной, лось споткнулся, упал передними ногами на колени, но тут же снова вскочил, первый раз затравленно оглянулся на врага и побежал дальше, но уже значительно медленнее и тяжелее. В следующую секунду зверь и его преследователь скрылись за холмом.

— Сволочи! Собаки! — ругался Герман. — Хотел бы я знать, кто там сидит!

— Лихая охота! — одобрительно оценил Лева.

Вскоре гул мотора смолк, оборвался. Было похоже: вертолет за холмом приземлился.

— Я сбегаю посмотрю, — предложил Вениамин.

— Подожди, — сказал Коркин. — Если к нам, то сейчас прилетят. Подберут тушу и будут здесь… Ты бы, Маша, на всякий случай собиралась.

Маша послушно ушла в палатку. Вдруг ни с того, ни с сего засуетился, забегал по лагерю, разыскивая свои вещи, Лева… «Никак и он собрался удирать», — рассеянно подумал Коркин и тотчас забыл про него, так как за холмом снова металлическим голосом заревел мотор. А через минуту над вершиной показался и вертолет. В полутора метрах над землей, будто скатываясь по склону, спланировал он на лагерь и без прицелки опустился на расчищенную площадку. Вокруг ходуном заходили-зашумели кусты, полетели с них в разные стороны оборванные листья.

Остановившись, лопасти упруго изогнулись над землей, как пальмовые вайи. И стало тихо-тихо. Успокоилась и березка.

Геологи перебежали ручей, встали перед закрытой дверцей вертолета. Из высоко поднятой над землей кабины им белозубо улыбался смуглый носатый летчик-грузин. Другой летчик выглядывал через его плечо.

Овальная дверца с треском открылась внутрь, и первое, что увидели геологи в темной пустоте кабины, была горбоносая голова лося с неловко задранными коричневыми рогами. Через эту голову шагнула нога в болотном резиновом сапоге с загнутым в три ряда голенищем, и на землю спрыгнул Степан Мордасов. Он весь еще дышал непотухшим азартом недавней охоты — рукава светлой спортивной куртки высоко закатаны, зеленая велюровая шляпа лихо сбита на затылок, на лбу блестят капельки пота, на плече и на груди лаково блестит свежая кровь.

— Ну, здорово, робинзоны! — радостно возглашает Степан и, раскинув руки для объятий, идет к Коркину, говоря на ходу: — А тебя не сразу узнаешь, похудел, оброс. Будто после болезни перевернуло. Встретил бы на улице — не узнал, за бродягу бы принял.

Коркин отстранился от объятий и резко спросил:

— Почему не прислал вертолет ни к Ялпинг-Керу, ни на Кожим?

— Бог мой, ты у меня не один, — быстро и весело ответил Степан.

— Радиограммы получал?

— Засыпал, знаю…

— Почему ни на одну не откликнулся?

— Это что, допрос?..

— Если угодно, допрос…

— Послушай, Коркин, ты забываешься… Но я все-таки готов дать тебе объяснение, только, разумеется, не здесь, не на людях. А сейчас распорядись-ка, чтобы выгружали продукты. — Степан махнул рукой на машину, из окошка которой, выставив локоть, по-прежнему смотрел на них с белозубой улыбкой летчик-грузин.

— Нет, — упрямо мотнул головой Коркин. — Мы будем разговаривать здесь. И пусть они все послушают, — кивнул он на своих людей, обступивших начальство. — Они вместе со мной замерзали под снегом, вместе со мной в течение полутора месяцев ни разу не наелись досыта и имеют право знать, во имя чего все это было.

— Ну, хорошо, — неохотно и хмуро согласился Степан. — Что тебе от меня надо?

— Почему не прислал вертолет в обусловленные сроки? Сломался? Погоды не было?

— Можешь ты наконец понять, что кроме твоей у меня еще восемь партий. И все они выполняют производственную программу. План гонят. И за этот план нам денежки дают. А ты чем занимаешься? За химерами гоняешься, за «истиной», от которой никому ни холодно, ни горячо. Разве что самому выгода, коли диссертацию сварганишь.

— Вот демагог-то! — Коркин схватил Степана за отвороты обрызганной кровью куртки и подтянул вплотную к своей груди. — Поискать еще такого. Даже не демагог, а дымогог, как говорят в народе. Один дым от тебя, а огня нет. Я-то думал, вертолет вышел из строя… Или на профилактику отправили… Или непогода. Ведь ты же слово давал! Помнишь? Наплевал на свое слово, забыл про обещание. А может, не забыл, сознательно держал нас здесь в холоде и голоде, чтобы нельзя было сыскать ненавистную тебе истину?

Широкое лицо Степана налилось кровью, он дергался, пытаясь вырваться из рук Коркина, но у него ничего не получалось. Наконец, поймав взгляд Германа, он взмолился:

— А вы чего смотрите? Уберите этого сумасшедшего!

Ни Герман, ни рабочие даже не пошевелились. Летчик из окна пилотской кабины улыбался еще лучезарней. Только Маша смилостивилась:

— Оставь его, Коля.

Коркин оттолкнул Степана и, словно диктуя, с расстановкой проговорил:

— Не бойся, бить не буду. Себе дороже. Да и руки марать не хочется. А вот то, что скажу, постарайся зарубить на носу… Сейчас вернешься в Саранпауль и сразу же подавай заявление об уходе. Или в рядовые геологи. Руководить людьми ты не можешь. Не любишь их. А только любовь к людям дает право командовать… Если добровольно не уйдешь, приеду, сниму сам. Все управление переверну, но сниму. Да еще под суд отдам… Рыба гниет с головы…