Малёк. Безумие продолжается

Упаковал чемоданы. Не могу дождаться, когда закончат­ся эти гастроли и можно будет вернуться домой, в родную кровать.

Пятница, 29 марта

10.00. Попрощавшись с Безумной Восьмеркой, сел в ав­тобус, которому предстояло отвезти наш хор в Йоханнес­бург. На боку автобуса кто-то вывел пеной для бритья: «ХОР ГОМИКОВ». Джулиан велел мне сесть на заднее сиденье вместе с ним и завернул меня в одеяло, чтобы убе­речь от весеннего сквозняка. Вообще-то, в автобусе стояла жуткая жара, но я не осмелился с ним спорить.

Когда мы проезжали школьные ворота, хор запел школь­ный гимн. Мы свернули за угол, выехали на главную доро­гу, и тут я вдруг замолк. На обочине под деревом стоял лимонно-зеленый «универсал» с тонированными стеклами. За ветровым стеклом виднелось яркое пятно фиолетовых волос. Ребята продолжали петь, а я почувствовал, как лицо заливает краска.

Не могу поверить, что мама с Вомбатом попрутся вслед за школьным автобусом! Мало того, мама, кажется, решила ехать как можно ближе к нам!

Спросил Джулиана, нельзя ли сесть вперед, но тот отве­тил, что нет. Тогда я сполз на сиденье как можно ниже и стал молиться, чтобы мою семейку никто не заметил.

Но такова уж моя судьба: вскоре по автобусу пошел слух, что к нам прицепились две какие-то старперши. Нтоко (тре­тьекурсник с шикарным баритоном) помахал в окно. Мама нервно помахала в ответ, а Вомбат схватила сумочку и спря­тала ее под заднее сиденье, а потом показала на Нтоко паль­цем и шепнула что-то маме. Та, к счастью, тут же отъехала чуть подальше.

Мы будем жить в Парктауне, в общественном центре.

Суббота, 30 марта

11.00. Весь хор в дурацких накидках и мантиях прошагал по проходу англиканской церкви Святого Мартина в Вель­де, распевая:

На этот горный склон крутой

Ступала ль ангела нога?^[17]

Я пел от всего сердца. Наш хор был прекрасен. С бедного Джулиана пот катился градом. Он был похож на овечку, кото­рую ведут на заклание. Вомбат с мамой сидели в первом ряду и, когда я прошел мимо, помахали мне рукой. Но я пел, не от­рывая взгляда от сборника псалмов. Мы исполнили десять пе­сен и два соло. (Я буду солировать завтра в кафедральном со­боре Йоханнесбурга.) По окончании последнего номера (школьного гимна в нашем пламенном исполнении) две ста­рушки во втором ряду зааплодировали. Вомбат пришла в ужас, что кто-то осмелился аплодировать в церкви, повернулась к на­рушительницам лицом и громко шикнула на них. Старушки тут же перестали хлопать и сели с пристыженным видом. Вом­бат покачала головой и отвернулась с недовольным лицом.

Вечерний концерт мы провели в интернате для детей-инвалидов. Джулиан велел петь соловушками и не смеяться над беднягами.

Мне было очень жаль этих детей, большинство которых сидели в креслах-каталках. Им очень понравилось наше вы­ступление, а после мы угостили их шоколадными конфетами и вместе сфотографировались. Не мог не заметить, что у умственно отсталых детей то же выражение лица, что и у моего соседа по спальне.

К счастью, в интернат мама с Вомбатом не поехали, по­тому что бабуля утверждает, будто ей очень тяжело нахо­диться в обществе умственно неполноценных.

Воскресенье, 31 марта

ПАСХАЛЬНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Кафедральный собор Йоханнесбурга огромен и величестве­нен. На репетиции я очень нервничал и слышал, как голос дрожит во время сольной партии. Мама с Вомбатом прие­хали на час раньше и наблюдали за репетицией с первого ряда. Когда я пропел свое соло, Вомбат громко зааплодиро­вала.

08.45. Нам приказали пройти в ризницу и переодеться для выступления. В соборе собралась толпа, а у входа об­разовалась пробка — слишком много машин хотели при­парковаться. В моей груди снова послышался знакомый барабанный бой, а во рту появился сухой соленый при­вкус, как всегда, когда я собираюсь петь или играть на сцене.

Вдруг чья-то сильная рука выдернула меня из ризницы и потащила в маленький розарий у входа. Я оказался лицом к лицу с Джулианом, вид у которого был совершенно ди­кий.

— Послушай меня, Малёк, — сказал он, пристально глядя мне в глаза. — Думаю, сегодня последний день, когда мне предстоит выступать с этим хором. А о выступлении в таком месте можно было лишь мечтать. — Джулиан глубоко вздох­нул. Кажется, он пытался бороться со слезами. — Малёк, хо­чу, чтобы ты знал — у тебя самое прекрасное мужское со­прано, которое я когда-либо слышал. Через месяц оно про­падет навсегда. Это твой последний шанс. — Он печально взглянул на меня и опустил руки мне на плечи. — Тебе и раньше приходилось это делать. Просто этот собор поболь­ше размером. Но ты слышал, какая здесь акустика? — Джу­лиан крепко сжал меня за плечи и сказал: — Хочу, чтобы ты спел так, как не пел никогда. Это твои последние пять ми­нут славы — так иди и будь великолепен!