Маленькая девочка. Обретение семьи

Когда я была Марьяной, меня наказывали по вечерам, поэтому и сегодня я без напоминания подъехала к папе и с трудом полезла на его колени животом, чтобы он мог меня наказать, ведь я очень провинилась. Папа даже не понял, что я делаю, он сильно удивился.

– Что ты делаешь, доченька? – удивилась мама, пока папа придерживал меня руками, чтобы не упала.

– Ну, я провинилась сегодня, – отдуваясь, объяснила я маме. – Значит, мне положен ремешок, – оглянувшись, я увидела, какие большие глаза у Германа. Он так удивился, а почему, я не поняла.

– А как ты провинилась? – спросила мама, что-то показав папе, который поднял меня и положил животом себе на колени. Юбку я задрала сама, а трусики, ну, которые подгузник, не получилось.

– Ну, я отвлекла Германа, потом не смогла сама поесть и еще… – я уже тихо ответила, потому что опять стало страшно. – Еще не все ответила…

– Герман? – удивилась мама.

– Рие, – «жених» как-то сразу начал меня так называть, а я не против, потому что очень нежно, – мне с примером помогла, а то, что не все запомнила по истории, так и не ожидал никто, – мне не видно было, что он делает.

– Доченька, ты хочешь, чтобы тебя наказали? – спросил папа, погладив меня по спине. – Или просто думаешь, что все равно накажут?

– Когда наказывают, мне легче дышать и не так страшно, – призналась я ему, сжавшись. Ну, а вдруг прогонит?

– А боишься ты боли? – папа, конечно, почувствовал, что я сжимаюсь, поэтому еще и по голове погладил.

– Что прогонят, – тихо ответила я, жалко, что в такой позе мне не были видны их лица, но папа пересадил меня обратно в кресло. Он поднялся и куда-то ушел, а потом вернулся со стетоскопом, это такой аппарат с двумя трубками, которым грудь слушают.

– Тебя никто никогда не прогонит, – строго произнесла мама. – Ты наша доченька навсегда, запомнила?

– Да, – кивнула я, отчего в глазах немного потемнело. – А по попе?

– А по попе ты не заслужила еще, – задумчиво произнес папа, что-то слушая. – Вот кажется мне, это рестрикция2, но откуда?

– От анамнеза3 зависит, – непонятно сказала мама, поднявшись и подойдя ко мне. Она присела передо мной и обняла. Мне было так тепло, что я совсем расслабилась. – Ты не знаешь, где жила?

– Точно не знаю, но, кажется, в кладовке, – ответила я то, что было в книгах, которые прочитала, когда была Марьяной. Мама сделала большие глаза, а Герман уже напоминал сову. Он смотрел на меня даже не моргая, а потом начал обнимать, обещая, что никто и никогда меня больше не тронет.

Папа куда-то уехал, потом вернулся, привезя большой синий цилиндр. Оказалось, что это медицинский кислород, на мне оказалась маска и дышать сразу стало очень легко, а папа просто вздохнул. А у меня на пальце оказалась такая… ну, как прищепка, она светилась красным4, папа смотрел в экран небольшого прибора и гладил себя по голове. Потом мама со мной долго разговаривала, она все расспрашивала меня, почему я думаю, что умру, ну я и рассказала все, что знала. Потом меня помыли и уложили спать, прямо с маской и прибором. А в ванной в зеркале была совсем другая девочка, не Марьяна, но это же правильно, раз я в книжке? Было немного жалко расставаться с Германом, но, может быть, я завтра проснусь?

Я спала, мне снились какие-то совершенно волшебные сны и впервые не хотелось умирать. Во сне уже большой Герман надевал мне на руку колечко, называя любимой. Жалко, что это только сон…

Цена

Эльза сидела рядом с Герхардом, рассказывая то, что ей удалось узнать от Габриелы. Герман честно подслушивал, во-первых, ему было интересно, а, во-вторых, называя мальчика «женихом», девочка задевала какие-то струны в его душе, заставляя разобраться в ситуации. Информации не было, поэтому Герман и решил подслушать, чем раньше не занимался.

– Элерса-Данлоса, – задумчиво повторил за супругой мужчина. – И болевой синдром высокой интенсивности, потому что все делала через «не могу». Надо разобраться, как ей облегчить боли.