Маленькая фигурка моего отца

После смерти отчима я столкнулся с необходимостью как-то содержать себя и маму, которая много лет занималась только хозяйством и не могла быстро найти работу. Я пару раз сходил на собеседования, получил отказ, и понял, что пока главное — не мозолить матери глаза. И тут меня надоумил приятель, Франц Ферлич, такой же безработный, как и я: можно ведь присутствовать на слушании дел в окружных судах, из зала зевак не выгоняют. «Вот здорово», — подумал я и следующие несколько дней кочевал из одного зала суда в другой.

Было это зимой, в лютый холод, и в залы судебных заседаний я приходил прежде всего погреться. Но потом, от нечего делать, чтобы хоть чем-то заняться, стал записывать разбирательства оскорбления чести и достоинства, мелких краж и тому подобного. И тут кто-то заглядывает мне через плечо и советует показать заметки в редакции крупной газеты, где он сам работает, впрочем, не в отделе криминальной хроники. «А ничего себе заметки, — говорит редактор отдела “Происшествия”, - вот если бы еще сопроводить фотографиями…»

«Само собой», — отвечаю я: ведь тогда, в середине тридцатых, признаваться, что не умеешь делать что-то, чем можно заработать, выглядело безумием. И потому, сидя в трамвае и направляясь к мосту Райхсбрюке, я внимательно рассматривал мудреные и для меня совершенно загадочные цифры вокруг объектива камеры.

— Ты тоже ставишь выдержку 1/30 и диафрагму 5,6? — деловито покручивая диск выдержки и кольцо диафрагмы, осведомился я у нахального верзилы, как и я, сновавшего туда-сюда с камерой.

Тот презрительно поглядел на меня сверху вниз, сплюнул сквозь дыру на месте переднего зуба и изрек:

— Ты чего, мелкий, щас же солнце светит!

По его тону и мимике я заключил, что выбранные мною наугад числа не подходят. Поэтому я поставил диафрагму на 11, а выдержку — на 1/50, и надо же, получилось! «Фотографии у вас немножко передержанные, — проворчал редактор “Происшествий”, - но перспектива … перспектива и правда на славу. Теперь дайте нашим читателям представление об опасном и величественном труде мостостроителей, снимите его столь же безыскусно и свежо, как и мост!»

При этом редактор и не догадывался, что я забирался на поперечные балки моста не ради эффектного снимка, а лишь по необходимости. То, что мой щербатый коллега, высокий и крупный, просто сфотографировал фронтально, я, недомерок, затерявшийся среди безработных зевак, которые пришли поглазеть на строительство, не смог бы даже снять. Отныне я взял себе за принцип взбираться с камерой на деревья, балконы, башни, бункеры и вообще возвышенности. И, едва выбрав профессию, я сразу прославился как фотокорреспондент, снимающий свои сюжеты по большей части откуда-то сверху.

Однако, едва выбрав профессию, отец преисполняется к ней истинной страсти, отныне он просто одержим фотографией, и его одержимость выходит далеко за пределы чисто профессиональных, т. е. коммерческих, аспектов дела. Эту страсть, эту одержимость я не в силах отделить от его личности, ведь это главная составляющая его внутреннего мира. Кажется, я ни разу не видел его без камеры, «кто знает, — говорит он, — вдруг за углом поджидает какая-нибудь сенсация?» «Камера — мой талисман, — повторяет он, — камера — мой фиговый лист, без нее я наг и уязвим».

Вот и сейчас, хотя он смертельно болен, он попросил нас принести в больницу «Лейку», с трудом приподнялся в постели и стал фотографировать пациентов, врачей и медсестер. «Этот больной, — говорил профессор, который его обследовал, — редкостный непоседа, да к тому же настоящая находка с точки зрения медицины. Как только ему позволили встать и дойти до туалета, — куда там! — его уже было не удержать! Сдается мне, он еще сфотографирует свою собственную смерть».

— А тогда, — говорит отец, — батюшки мои, какое для фотографа было раздолье! Демонстраций, собраний, митингов было в сотни, в тысячи раз больше, чем теперь! Куда ни глянь — зрелищные столкновения, массовые драки в залах и на митингах. А для фотографа нет ничего лучше зрелищных столкновений и массовых драк в залах и на митингах! Я стал специалистом по дракам в залах опять-таки, сколь бы странным это ни показалось, благодаря маленькому росту. Я был шустрым и проворным и легко, как крыса, проскальзывал там, где другие застревали в толпе или оказывались втянутыми в драку. Иногда в суматохе я оставался без камеры, но это уж была не моя головная боль. Мне надлежало беречь только себя самого, а материальный ущерб мне немедленно возмещали.

Вскоре один коллега пригласил меня в международное фотоагентство «Эрнст и Хильшер». За границей, куда оно продавало фотоматериалы, бешеным спросом как раз и пользовались фотографии рукопашных с мест политических событий. В то время Австрия стала чем-то вроде экспериментальной площадки для мировой политики. А предвкушение некоторых политических перемен вызывало у читателей газет за океаном страх и удовольствие.