Маленькая хня

— Утра, наверное, — засомневалась Елена Игоревна.

— Гы! Полпятого утра, а она до сих пор не повесилась, — развеселилась хня.

— О Господи, — сказала Елена Игоревна, — ты о ком?

— Не поминай имя Божье всуе, — строго приказала хня, — о тебе, о ком еще.

— Чего ради мне вешаться?!

— Меня ради, — хня села на крышку стола и свесила

ноги.

— Да кто ты такое?!

— Я — твоя хня.

— Да мало ли было у меня хни! — презрительно сказала Елена Игоревна.

— Я твоя последняя хня, — с нажимом ответила хня.

— Такая маленькая, — Елена Игоревна недоверчиво посмотрела на хню.

— Последняя всегда маленькая, — резонно заметила хня, — ладно, хватит базарить, давай вешайся уже.

— Да пошла ты на хуй, — возмутилась Елена Игоревна, — стану я вешаться из-за такой хни.

— Станешь, станешь, — зловеще прошипела хня и, подпрыгнув, ловко вцепилась Елене Игоревне в горло.

— Пидораска какая, — разозлилась Елена Игоревна и, схватив хню за косы, оторвала ее. от себя. Хня болталась в воздухе, беспомощно дрыгала ножками и брызгала слюной. Елена Игоревна раскрутила хню и выбросила ее в открытое окно. Удара об асфальт она не услышала, но полегчало заметно. Захотелось еще чуть-чуть выпить.

Сантехник без имени сидел у себя дома и шумно возился, чтобы привлечь внимание. Ему было ужасно и невыносимо. Неосознанно желалось коньяку. На полу лежали веревка, мыло и крюк от люстры. Сообщество родственных предметов навевали мысли о минус-солипсизме, и сантехник их думал. Еще можно было поговорить с какой-нибудь интеллигентной женщиной, но такую он знал лишь одну. Она жила этажом выше и каждый раз при встрече презрительно харкала ему под ноги. Следовало признать, что жизнь не удалась.

Балансируя на грани вечных мытарств, сантехник глянул в раскрытое окно и остолбенел. Па подоконнике, свесив ножки, сидела маленькая хня и нагло лыбилась прямо ему в глаза.

— Сколько время? — спросила хня, почесывая промежность.

— Такая маленькая, а такая бесстыжая, — укорил сантехник хню.

— Ты не базарь, а вешайся побыстрее, — сказала хня, перестав улыбаться.

— Да-да, я сейчас... — молвил сантехник, покорно передвигая по полу родственные предметы. Ему оставалось сделать всего пять движений, когда в дверном замке послышался скрежет.

— Кто? — спросил он на лету с надеждой в голосе.

— Конь в пальто, — ответили с лестницы и сердце сантехника счастливо оборвалось.

— Моя хня к вам не залетала? — спросила верхняя Елена Игоревна.

— Так эта ваша? — извинился сантехник, — а я ее за свою принял.

— Моя, — кивнула Елена Игоревна и от нее вкусно потянуло коньяком, — отдайте мне ее, она мне нужна.

— Конечно-конечно, — сказал сантехник, нюхая Елену Игоревну.

Они зашли в комнату и огляделись в поисках маленькой хни. Той нигде не было.

— Давно хотел вас спросить, — сказал сантехник, — верно ли поступал Давид Юм, полагавший, что все знания приходят к человеку исключительно эмпирическим путем?

— Заткнись, паскуда, — зарделась Елена Игоревна и прижала лицо к сантехникову плечу.

Прошло сколько-нибудь времени. Отзанимался своим рассвет. Наступил на горло чьей-то песне новый июньский день. Соседские дети, поделив асфальт на кривые квадраты, играли в непристойные игры. За ними со второго этажа наблюдал добрый грузин. Весь утыканный шампурами, он танцевал на своем балконе лезгинку, честными порциями нанизываясь на стальные сабельки. Елена Игоревна и Сантехник, улыбаясь друг другу, свертывали из бумаги мессершмитты, рисовали на них свастики и отпускали в полет. Самолетиков становилось все больше и больше, скоро они заслонили собой все небо, детей на асфальте и доброго грузина. Стало темно.

Так началась война.

БЕЗ НАДЕЖДЫ

«Женщина, вам никогда не стать матерью», — сказала пожилая гинекологиня, прикладывая к члену Виктории Петровны блестящие холодные железяки.

РАССКАЗ О НАСТОЯЩЕЙ ЛЮБВИ

Вениамин Федорович, серьезный господин в лазоревом джемпере, считает, что эта история началась тогда, когда папаша еще ничего не знал об устрицах, но устрицы знали о нем практически все. Он еще будет пытаться доказывать им, что не морж, но все окажется бесполезным: скользкие твари вынудят его ежедневно являться на берег моря с новой партией бенгальских медведей. Устрицы любили все крупное и сверкающее.

Их первая встреча состоялась в заурядном ресторанчике Ниццы, где папаше Вениамина Федоровича принесли дюжину моллюсков на плоской тарелке, к краю которой горестно прижался лимон: кому хочется быть раздавленным, пусть сделает добровольный шаг навстречу устрицам.

Папаша Вениамина Федоровича был скроен просто и так же просто сшит: он не ведал сантиментов, и съежившийся от невыносимого разочарования цитрус плюнул в лицо нежному созданию, которое при других обстоятельствах вряд ли вынудило бы его на столь маргинальное проявление эмоций.

— Ну ты и поц, — сказала устрица, и нижняя челюсть папаши расплющила узел его галстука. Папаша и не подозревал, что владеет иностранными языками.

— Чего вылупился, гондонище, — продолжала между тем устрица, — салфетку дай.

— Нате. — протянул салфетку папаша. Он был невероятно изумлен, но еще не сошел с ума.