«Умирать не страшно, страшно не жить. Не видеть глаз зелёных, колдовских. Не трогать рыжий локон, не вдыхать его цветочный запах. Не касаться нежной кожи, не слышать тихое и чуть смущённое „Мой лорд“. Как все нелепо… страшно не знать, что будет с ней. Уйти самому будет не так больно, чем знать, что за тобой последует она… невыносимо. Кто решает, кому жить, а кому умирать? Каким богам молиться? Я готов. Пусть времени осталось капля — я успею. Не за себя — за ангела прошу…»
— Уложите его на камень, на живот, — голос Свонсона спокоен, но это напускное. Он профессионал, ему сейчас нельзя впадать в отчаяние. — Надо разрезать одежду…
Холодный камень ожёг щёку. Эррол дёрнулся — боги, сколько же его девочка уже пролежала на этой ледяной глыбе? Она так близко, касается его плеча своим. Герцог приоткрыл рот, задышал, опаляя её лицо тёплым дыханием. Чуть двинул рукой, нащупал замёрзшие пальчики, тонкие, расслабленные, сжал их в своей тёплой ладони, нежно согревая…
— Свет! Мне нужно много света! — выдержка всё-таки подвела лекаря.
Его светлость смотрел в лицо жены, освещённое ярким пульсаром, созданным Николасом, и подмечал усталость, тёмные круги под глазами, восковую бледность, синюшные губы, сухие, потрескавшиеся.
— Вытаскивай! — была дана команда кому-то из друзей. Рывок, и Дункан не сдержал болезненного стона. Что-то инородное, тяжёлой большой занозой сидевшее в спине, покинуло его тело. Почувствовал, как горячая жидкость побежала по бокам, затекая под грудь и живот липкой массой, окрашивая алтарь, смешиваясь с кровью Юлии. — Зажми края!
— Как много крови, — изумлённо-испуганный шёпот Тильды.
«Ну что ты говоришь? Оглянись вокруг!»
— Уберите её отсюда! — рык Бреуна на грани бешенства.
— Нет, нет, нет, я не оставлю леди, я буду молчать… пожалуйста… — умоляющие заверения Грой.
Служанка разыскала чей-то плащ, в грязных пятнах и со следами белой извести, неровными мазками украшающими спину, и с большой осторожностью укутывала им ноги своей госпожи. Эррол благодарно прикрыл глаза и вновь вернулся к лицу своей любимой.
Он с затаённой радостью заметил, как дрогнули её ресницы, как герцогиня тихонько вздохнула, моргнула… и подняла на него взгляд. В нём отразилось удивление, смешанное с безграничным счастьем и нежностью, но затем они уступили место тревоге. Ей было очень хорошо видно все, что делал лекарь. Она смотрела на руки Калена, испачканные в крови, и рубашку мужа, всю пропитанную красной жидкостью.
Губы Лии дрогнули, силясь что-то сказать, но герцог не услышал ни звука.
Поймал её взгляд, и ему уже не нужен был голос.
«Дункан…»
— Я, милая, — надеялся не испугать её своим сиплым голосом.
«Я верила… Я знала…»
Нахмурился, не понимая, как такое возможно — слышать мысли. Или это истосковавшийся и вымотанный тревогой мозг играет с его сознанием?
— Я с тобой… душа моя, смотри на меня… Оставайся со мной…
Гарольд, услышав Его светлость, склонился низко, с подозрением заглядывая в лицо друга.
Голос в голове, чуть дрогнув, стал напряжённее.
«Ты ранен?»
— Ерунда… — улыбнулся уголком рта, стараясь не зашипеть от боли, когда Свонсон полил рану чем-то жгучим.
— Дункан? — тон, каким прозвучало его имя, заставил сердце хозяина замка Шгрив дёрнуться от нехорошего предчувствия- Я помню пророчество… Я попробую… Знаю, ты не веришь…
— О чём ты? — встревожился не на шутку, когда медленно и неотвратимо зелёная радужка немигающих глаз напротив стала терять живой блеск и из уголка скатилась слеза, хрустальной каплей упав на серый камень, впитавшись в него, словно в губку.
Юлия с трудом вновь разомкнула уста, и герцог уловил тихие слова на грани слышимости:
— Я люблю тебя… Прости.
А дальше до него донеслись слова, сказанные супругой:
— Остановись! — прохрипел в отчаянии Эррол, сжав почти до боли ладонь жены. Но его не слушая или не слыша, она, вздохнув, принялась дальше шептать помертвевшими губами:
— Не надо, родная! — с мольбой в голосе пытался остановить жену Дункан, чувствуя подозрительное покалывание во всем теле, но лишь только дал ей короткую передышку, после чего она неумолимо продолжила:
Последние слова, последний вздох и молодая леди затихла, закрыв глаза.
Гарольд первый почуял неладное и, схватив за руку Ирвина, указал на замерцавший белый песок, покрывающий края жёлоба выдолбленной в камне пентаграммы.