Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась

Диктор объявляет, что разминка окончена, и спортсменки возвращаются на отведенную участникам соревнований трибуну – в нейтральное пространство, где соперницы оказываются рядом, но, повинуясь неписаному закону, никогда между собой не разговаривают. Только румынским малявкам опять закон не писан: они развлекаются, захватив это пространство отдыха и ожидания целиком, весело хамя остальным и попирая все олимпийские правила. Дорина, этот наэлектризованный комок нервов, эта молния во влажной атмосфере, взлетает в двойном сальто и приземляется почти что на ноги ошеломленной Людмиле, после чего, напевая и даже не взглянув на советскую гимнастку, беспечно поправляет резинки на хвостиках. А Надя крутит в сторону Ольги одно за другим два сальто назад и задевает ногой руку перепуганной советской спортсменки. Русские, собравшись вокруг недоумевающих тренеров, жмутся друг к дружке. Да как Бела им такое позволяет, разве можно так рисковать, они же могут все себе переломать, споткнувшись о брошенные на пол сумки и куртки! Тренеры уже собираются на него пожаловаться, но тут Бела свистит и хлопает в ладоши – и румынские девочки послушно бегут к нему.

Телевизионщики из США мигом разворачивают камеры – так, чтобы показать очень крупным планом лица русских, Людмилы, Ольги и Нелли, явно пришибленных «посланием» воинственных румынок, этим взрывом элементов, названия которых никому в зале неизвестны.

* * *

Сейчас рассказывают, что Надино монреальское выступление проходило в полной тишине. На самом деле в это время звучала музыка вольных упражнений одной советской спортсменки, а другую, бегущую к коню, подбадривали зрители. Еще рассказывают, что Бела нагрубил сидевшей рядом с ним женщине, велел ей заткнуться, когда Надя плясала на бревне, а та вслух молила Бога, чтобы все это скорее закончилось. Он видел все: каждую деталь, каждый прыжок, каждый поворот – как бег с препятствиями, которые девочка преодолевала одно за другим, он глаз не сводил с ее перевязанной щиколотки (на прошлой неделе растянула связки, только бы она выдержала, только бы выдержала!). А Дорина запомнила миг, когда у нее появилась уверенность: теперь Надя уже не может упасть, она как будто разучилась это делать. Во время прямой трансляции комментатор пробормотал начало молитвы – обратился к Наде, как к Пресвятой Деве…

Впоследствии Надя множество раз пыталась ответить, что же тогда происходило с ней, но случившееся так навсегда и осталось для нее неразрешимой загадкой.

Я спрашиваю: «Сознаете ли вы, какое воздействие на всех оказали в 1976-м?» – и Надя, сомнамбулически возвращаясь в свое супердетство, отвечает: «Нет, не осознаю, я до сих пор над этим думаю… А что я сделала?»

Вы расчистили будущее и ничего не оставили от узкой тропинки, приготовленной для девочек, – вот что мне хотелось сказать Наде К. Благодаря вам девочки летом 1976 года мечтали устремиться в пустоту – с ничем не защищенной кожей, с тугими мышцами.

ВОТ ЭТО ПРИКЛЮЧЕНИЕ!

После Олимпиады Надя вкушает западные почести. Рядом с ней Дорина, вместе они – чудесно подобранная пара, королева и фрейлина, девочка попроще. В павильон для телесъемки их сопровождает затянутая в синий костюм переводчица, она же инструктор от румынской Федерации гимнастики, она же надзирательница, которой поручено следить за тем, что где будет говориться.

Когда – в прямом эфире – телеведущая поинтересовалась, хочется ли девочкам после месяца, проведенного в Монреале, вернуться домой, в Румынию, «инструктор-переводчица» заметно напряглась. А когда гимнастки ответили, что рады покинуть Запад, с не менее заметным облегчением выдохнула. Но вот уже интервью – неспешная реклама счастливого коммунистического детства – близится к финалу.

«Ну а что ты будешь делать, когда все это закончится?» – спрашивает, расплывшись в улыбке, ведущая. Девочка, которая сидит развалившись и слегка раздвинув ноги в большом кожаном кресле и развлекается тем, что крутится в нем вправо-влево, отвечает так, будто и слышать ни о чем подобном не желает: «Я об этом не думаю!» – «Да, конечно, душечка, но… но скажи, когда все это закончится, ты выйдешь замуж?» А Надя, едва успевает прозвучать слово «замуж», прыскает, принимается ерзать в крутящемся кресле, забираясь в него поглубже, поправляет резинку на левом хвостике, ее желтая синтетическая водолазка собирается складками над впалым животом.

И вот – напоследок – вопрос очень трудный, но неизбежный. Ведущая понижает голос и наклоняется к «переводчице», затянутой в синий костюм. Та с понимающим видом кивает: да, в самом деле, этого вопроса избежать невозможно.