Маленькая лгунья для большого полковника

Вскочил на ноги, но мощный кулак Керука обрушился ему в лицо, разбивая с хрустом нос.

— Ты охренел? Тыыы? Ты кто, твою за ногу? Ты кто такой? Что это? Бобббиииии! Я буду жаловаться!

Верещал, пока Керук тащил его к двери и потом вышвырнул наружу. Со всей дури захлопнул дверь. Колокольчик не просто зазвенел, а рявкнул. И он пошел на меня. Сцапал за шкирку, потащил к кассе, швырнул на стол и со всей мощи ударил по ягодицам. Я вскрикнула, а он ударил еще и еще, вдавливая мою голову в стол.

Я расплакалась от боли, унижения и обиды, и, когда он отпустил наконец-то, я впилась в него скрюченными пальцами, ударяя по голой и мокрой груди, пока он вдруг не схватил меня за лицо обеими руками, пытаясь оттащить от себя, а я… я укусом впилась в его нижнюю губу. А он вдруг застонал и замер, и наши губы соприкоснулись еще раз и еще, пока не водрались друг в друга с голодной жадностью.

Это было неожиданно. Это было…умопомрачительно сладко, больно и так вкусно. Соленый рот жадно смял мой, его язык вонзился в мой язык, сплелся с ним. Ладони запутались в моих волосах, сжали затылок. Я сижу на кассе с задранной юбкой, горящими ягодицами и целуюсь с ним, как умалишенная, впиваясь в сильные плечи, сжимая его лысую голову, притягивая к себе и давясь, захлебываясь поцелуем.

Меня трясет от возбуждения, от страсти, от невероятной похоти. И руки нагло тянутся к ремню на его штанах. Пока он вдруг не перехватил их и не сдавил так, что у меня в глазах потемнело.

А потом замахнулся и двумя кулаками врезал по столу так, что я на нем подпрыгнула.

Схватил лист бумаги и быстро написал на нем ручкой, ткнул мне в лицо.

— НИКОГДА! ПОШЛА ВОН!

Лучше бы он меня ударил, лучше бы вышвырнул так же, как этого идиота, за дверь. А не вот так…до слез, так, что кости заломило и сердце сжалось до такой степени, что стало нечем дышать.

А он пакет мне в руки сунул и тащит на улицу, затолкал в машину и указательным пальцем на дорогу. С ревом.

— Пошла вон! — одним взглядом. А его губы…они влажные и красные от наших поцелуев.

— Ненавижу! — сказала отчетливо и крутанула ключ в зажигании. Дакота, предательница, осталась с хозяином, а я помчалась прочь. Ненавижу. Я, и правда, его ужасно ненавижу.

Мы не общались несколько недель. Он делал все, чтобы не сталкиваться со мной, не пересекаться и не видеть меня. Если бы я когда-нибудь знала, насколько это больно, когда с тобой вот так…если бы знала, что можно влюбиться настолько безумно и безответно не в человека, а в какую-то дрянную и злую машину без чувств и эмоций, я бы вырвала себе сердце. Лучше быть с дырой в груди, чем страдать по человеку, для которого ты пустое место.

Никогда не понимала, как можно по ком-то плакать или сходить с ума. Равнодушно или с издевкой смотрела на своих одноклассниц или однокурсниц в кампусе, когда они вздыхали по очередному мачо, который их бросил. А теперь…теперь я сама почти каждый вечер проводила в слезах. Потому что каждый раз, когда смотрела на Дамиана, вспоминала наши поцелуи и то, как он отшвыривает меня от себя. Словно я грязная, вонючая кошка. Нет…к кошке он отнесся бы намного лучше. Животных Керук патологически любил, в отличие от людей.

Нет, я понимала почему, понимала, что он меня отталкивает. Ведь я жена его мертвого сына, я мать его внучки и…нет никакой возможности сказать правду. Если скажу, то он возненавидит меня и вышвырнет из их жизни навсегда. Больше всего на свете полковник презирал ложь. Это мне Бобби сказал.

«Дамиан может простить что угодно, он добрый малый, но не обман. Самое низкое — это когда тебя обманывают близкие, такое прощать нельзя. Своего сына он выгнал за ложь. Никто не думал, что вот так выйдет…Куда он вляпался твой муж, Кейти? Так с отцом поступил. И дом проиграл, профукал. Это ранчо для Керука, как реликвия. Мечта его родителей…Он за ранчо до последнего биться будет».

Узнает, что я солгала, и свернет мне шею. Но на самом деле я не так боялась, что он меня прибьет, как с ума сошла б от разочарования и ненависти в его темных глазах.

Зато за эти дни я прочла все, что только можно, об изготовлении сыра и решила, что смогу изготавливать его сама дома, а если Грейс поможет мне его продавать, то я смогу помочь Керуку выплатить долги.

Я все лучше и лучше справлялась с домашней работой, у меня теперь оставалось время для себя и для Джекки. И, покачивая ее на руках или играя с ней, я читала, и читала все о сыре.

Когда-то мой отец мечтал открыть сыроварни по всему миру. Он говорил, что все что угодно может захереть, но только не еда.