Маленькая повесть о двоих

Во всякое лето бывает недолгая пора особо замечательных дней: синих, звонких и праздничных, вытканных солнцем и ветром, убранных блеском реки и неба, узором пышных колыхаемых деревьев и густых беспокойных трав, с отчетливой, будто орнаментальной, прорисовкой домов в необыкновенно прозрачном воздухе и с приметной раскованностью людей, которым амурский ветер, чистый и свежий поток воздуха, напитанный запахами лугового разнотравья, непременно в помощь и в радость.

Эти дни мы проводили на «косе». Отсюда на виду у всего города поднимались в небо наши скромные воздушные змеи из лучин и плотных иллюстраций, вырванных из журнала «Огонек». Мы запускали свои не вполне традиционные и умелые конструкции с растрепанной веревкой вместо мочала будто космические ракеты — с восторгом и волнением, проскакав по жестковатой траве босиком метров пятнадцать-двадцать и не замечая ни покалываний, ни прямого попадания в коровьи лепешки. Подняв шлейф легонькой пыли, змеи подпрыгивали и рвались вверх так живо и сильно, что к Леньке Фартушному, тощему и слабому, приходилось бросаться на помощь. Змеи вырывали у нас из рук катушку с поспешно разматываемой суровой ниткой, в вышине замирали и парили поверх городских крыш, как стая необыкновенных птиц. Иногда отрывалась какая-нибудь планка, и змей вдруг начинал рыскать, метаться, а затем падал, как подстреленный. Иногда где-то наверху лопалась нитка, и он, словно вырвавшись на свободу, улетал так далеко, что бесполезно было за ним бежать.

Мы отправляли к нашим змеям «почту», небольшие кусочки плотной бумаги. «Письма» и «телеграммы» стремительно уносились вверх по нитке. Мы слали туда самые заветные желания. И змеи несли их в поднебесье, несколько коряво нацарапанных (чистописание мы все дружно ненавидели) слов, с достоинством, гордостью и вызовом, словно обращение землян к инопланетным цивилизациям.

Змеи плыли по лету, расчерчивали небосвод невидимыми линиями и, перекочевав в память как посланники детства, ждали и по-прежнему ждут ответа…

Нынешние деловитые дети ими уже не увлекаются.

Самая серьезная из бед лета — независимо от числа дней в календаре оно самое короткое из времен года. Открыть его не успеешь, как стучится в двери…

Осень

Из чего состоит осень?

Я заметил, чаще всего ее горячие поклонники на деле любят не ее саму, а лишь свое особенное состояние, близкое к неожиданному вдохновению, обостренность своих чувств и самоощущений, которые приходят с осенью. Недаром среди пишущих почти мода считать, что это самая плодотворная пора (безусловные доказательства обнаружишь у очень немногих).

Спросишь ее ярого почитателя, чем же она все-таки сама по себе хороша,◦— только и услышишь про багрянец да золото, заученные еще из «Родной речи» толкования. Ой ли любовь — с душевной слепоты? Слепая любовь — влюбленность в степень собственной привязанности, и не больше. Между тем как раз осень необыкновенно нуждается в широко открытых глазах, в чутком взгляде, в незаурядной наблюдательности и в умении хорошо запоминать. У осени все перемена, движение и новизна.

Не имея права относить себя к настоящим ценителям осени (как ни мила душе), все же по злорадной привычке, будто с вниманием выслушав чей-то очередной апофеоз осени, спрашиваю, а не скажет ли любезный друг, как в это время смотрится, скажем, улица Карла Маркса?

При том при всем, что осень на Дальнем Востоке (без патриотической похвальбы говоря) действительно прекрасна: тиха, добра и живописна — редко кто даже за своим окном подмечает, какие из деревьев и как желтеют, какие осыпались без промедления, а какие стоят при листьях и по первые дневные морозы, как бы ни трясли их октябрьские ветры.

А на улице Карла Маркса уже с середины сентября полощутся флаги осени. Вначале это отдельные ветви тополей, словно похолодевшие ночи опаляют деревья то в одном, то в другом месте. Постепенно все кроны занимаются бурно, ярко и горят будто поминальные свечи по лету и по всему году. И пусть по-прежнему тепло, солнечно, они без передышки и щедро сыпят и сыпят под ноги толпе легкие монеты осени.

Поздняя осень в свою очередь преображает город, но так, словно проверяет его. На короткое время он как бы выступает наружу, подобно берегу между двумя волнами прибоя. Ушла с прощальным шелестом зеленая. Еще не накатилась белая. Открывается незаконченный ремонт, плохо убранный двор, запущенная улица, где не нарадуешься, если не сковырнешься с мостков в заброшенную траншею, которую засыпали, должно быть, во всех отчетах еще в прошлой пятилетке.