Маленькая повесть о двоих

Шкиперы, какими я их видел и запомнил, были самыми основательными из речников. Они жили на баржах семьями, со всеми своими пожитками, а то и хозяйством. Тянет буксир такую баржу, а на ее корме, возле жилой надстройки, развевается белье, суетятся куры, кудахчут и торкаются в щели палубы, под окнами играют дети. Из домика выйдет женщина с тазом, выплеснет за борт грязную воду. Дымок из небольшой трубы вьется — стряпней попахивает. И над всем этим, на высоте служебного положения — в рулевой рубке, поставленной вторым этажом домика, возле огромного штурвала маячит неподвижная, как памятник, фигура самого шкипера. Следя за буксирным пароходом, он ворочает штурвал, вслед за которым разворачивается громадное деревянное рулевое перо, где по верхнему брусу можно бы выстроить шеренгой взвод солдат. А в кильватерной струе на канате мечется маленькая плоскодонка.

Само собой разумеется, не все из шкиперов были Сократами, как и не всякий министр — непременно образец человечества.

Большинство из них, кого я знал, умели толково разговаривать, интересно судить и рассудительно оценивать, развивать мысль убедительно и стойко, как бы, по всеобщей привычке, разговор не перескакивал с темы на тему (когда начнут за здравие любви, а кончат за упокой политики!). Я подмечал в них, в их манере спрашивать или отзываться о ком-то, душевную деликатность и такт, которыми еще не слишком богато человечество. Они отличались превосходной памятью, любопытными наблюдениями над жизнью и природой. Вполне возможно, все это оттого, что они располагали все-таки большей свободой распоряжаться своим временем, чем многие другие. А когда у тебя есть лишняя возможность почитать, послушать, понаблюдать и подумать — значит, еще как немало! Человека-то создал и развивает не лошадиный труд, а работа головой прежде всего.

Но откуда бы у этих людей был такой мощный слой доброты, захватывающей даже самые непроизвольные движения души и светящейся даже из самой потаенной глубины глаз, как не дар реки, как не отражение ее способности с мягким и неторопливым упорством течь к океану, глубины ее русла и ее неизменности в служении людям и жизни. Как не награда реки.

Амурский деловитый флот

…перелетные стаи моторных лодок, время от времени меняющие гнездовья на берегу, бойкие катера, словно машины на шоссе, без конца снующие перед городом, степенные толкачи, ломовые извозчики реки, монументальные, как фабричный корпус, землечерпалки, большие сухогрузы, озабоченные мыслями о дальних берегах Японии и Магадана и, наконец, курьеры приамурских городов, пассажирские «первопроходцы» — «Ерофей Хабаров» или «Семен Дежнев». Все они превращают реку в дорогу с расставленными по обеим сторонам знаками и правилами движения, которые нарушать так же опасно, как и на автомагистрали. Со своими сугубо дорожными проблемами (то слишком низка вода, то нанесло новые косы). С остановками-причалами, дебаркадерами и стоянками-портами, с заправочными пунктами, с налаженными грузопотоками и притрассовой службой, обеспокоенной удобством и безопасностью движения по ней.

Не помню ничего более желанного, связанного с плаванием по реке, чем стать владельцем автомобильной камеры от грузовика, чтобы качаться, свесив ноги и руки в воду, на волнах и уплывать, гребя ладонями, куда только вздумается, даже до той дальней и невидимой на воде черты, за которой гулко и вязко шлепают палицами колес пароходы. К тому же с камеры можно было, лихо подпрыгнув, красиво нырять, а если хочешь — и подныривать под нее на подводную меткость: не каждый раз угадаешь, куда и насколько снесет ее ветром или сдвинет волной, пока ты продираешься в невесомости где-то под поверхностью.

Камерами обзаводились загорелые, как негры, мальчишки с прибрежных улиц. Они катили к реке эти гигантские черные бублики с гордостью и неприступностью испанских грандов. Бублики резво подпрыгивали, норовили шарахнуться и вильнуть в сторону. Гранды то и дело срывались и припускали бегом. За ними срывалась и свита из трех-четырех прислужников, которым обязательно перепадет хотя бы по пять минут великого наслаждения плавательной свободой и доступным бесстрашием перед любой глубиной. Небрежно швырнув камеру, так, чтобы она звонко щелкнула о воду, хозяин с разгона плюхался на ее упругие бока и не оборачиваясь уплывал от берега, взмахивая руками, будто крыльями.

Помнится, у кого из них шофером был отец, у кого родственник, а кому добыли, как дань дворовому «королю». Мы все были офицерскими детьми. Офицеры получали хорошую зарплату, но не приносили камер от грузовиков. И нам оставалось крепко завидовать, потихоньку желая, чтобы на очередном подскоке сокровище хулигана налетело бы на что-нибудь острое и лопнуло. Улица же, что ни день донимавшая босые ноги осколками, гвоздями, ребристыми камешками, всегда щадила туго натянутую резину.