Маленькая принцесса

Рам Дасс вылез из оконца и влез в другое так ловко, будто всю жизнь ходил по крышам. На пол он спрыгнул беззвучно, потом обернулся к Саре и стал ей кланяться. Обезьянка увидела его и заверещала. Рам Дасс быстро закрыл окно и принялся ее ловить. Поймал он ее довольно скоро, а мог бы — и скорее, если бы она нарочно не дразнила его минут пять, пока не вскочила ему на плечо и, лепеча, не обняла его тощими лапками.

Рам Дасс опять рассыпался в благодарностях. Сара видела, что его быстрый взор сразу заметил, как бедно у нее и убого, но говорил он с ней как с дочерью раджи и ничем не выдавал удивления. Ушел он почти сразу, а пока был в комнате — заверял в своей глубокой преданности и восхвалял Сарину доброту. Она не такая плохая, — говорил он, гладя обезьянку, хозяин ее очень любит, а он ведь совсем больной. Он бы горевал, если бы она сбежала. И, поклонившись снова, индус перешел в свое оконце с не меньшей ловкостью, чем его питомица.

А Сара постояла посреди комнаты, думая о том, что напомнили ей его лицо и манеры. Неужели с ней, которую кухарка ругала всего час назад, обращались вот так — кланялись чуть не до земли, служили, угождали? Не приснилось ли ей все это? Во всяком случае, больше такого не будет. Ничто уже не изменится. Она знала, что готовит для нее мисс Минчин. Пока она слишком молода для учительницы, она будет девочкой на побегушках, ухитряясь при этом не забыть, чему ее учили, и даже учиться еще. Ей велели сидеть вечерами в пустом классе, время от времени — проверяли, и грозились сурово наказать, если не будет успехов. Мисс Минчин понимала, что учителя ей не нужны — дай ей книг, и она выучит их наизусть. Словом, положиться на нее можно, от других она не отстанет, а потом ее станут использовать в классе, как используют на кухне. Конечно, придется ее прилично одеть, но скромно, без всяких этих штук, чтобы не забыла своего места. Вот что ждало ее; и, стоя посреди комнаты, она думала об этом.

Но тут пришла мысль, от которой щеки у нее заалели, глаза засветились. Она выпрямила худенькую спину и подняла голову.

— Что бы меня ни ждало, — сказала она, — одного это не изменит. Если я принцесса и в лохмотьях, значит — я по сути своей принцесса. Легко ею быть, когда ты в золоте, а вот ты попробуй, когда никто этого не видит. Мария-Антуанетта сидела в тюрьме, у нее отняли трон, она стала седой и носила одно и то же черное платье, ее оскорбляли, называли вдовой Капет — а королевой она осталась. Она была королевой даже больше, чем в дни величия и веселья. Такой она мне и нравится. Все эти дикие толпы ее не пугали, она — сильнее их, хотя они отрубили ей голову.

Собственно говоря, мысль была не новая. Она не раз утешала Сару в горькие дни и помогала ходить по дому с таким видом, что мисс Минчин терялась и злилась — ведь получалось так, что нищая девочка живет особой, странной жизнью, и духовно выше их всех. Могло показаться, что она не слышит оскорблений и грубостей или слышит — и презирает. Иногда, отчитывая ее, мисс Минчин замечала в недетских глазах какую-то гордую насмешку. Она не знала, что в это время Сара говорит себе:

«Вы и не ведаете, что говорите с принцессой, и я могла бы одним мановением руки отправить вас на казнь. Я потому и щажу вас, что я — принцесса, а вы — несчастная, глупая, злая, пошлая старуха, и ни на что иное не способны».

Такие речи утешали и развлекали ее; при всей их странности, они помогали. Пока она все это думала, она не могла отвечать грубостью на грубость.

«Принцесса должна быть учтивой», — твердила она себе.

Когда слуги, подражая хозяйке, помыкали ею и унижали, она высоко держала голову и отвечала им так вежливо и ровно, что они удивленно глядели на нее.

— Манеры у нее, — говорила кухарка, — ну, прямо из дворца. Я часто на нее кричу, но, ничего не скажешь, она себя помнит. «Пожалуйста, мэм», «Не будете ли так добры?», «Простите великодушно», «Не помешаю ли?». Так и чешет, как будто ей все нипочем.

Наутро после встречи с Рам Дассом и обезьянкой Сара сидела в классе с младшими ученицами. Урок кончился, она закрыла учебник и размышляла о том, что бывало в изгнании с особами королевской крови. Альфред Великий,[11] к примеру, сжег лепешки, и хозяйка его побила. Как же она перепугалась, когда узнала, что наделала! Ах, если бы мисс Минчин обнаружила, что Сара, у которой пальцы торчат из туфель — настоящая принцесса! Взгляд у нее был именно такой, какой терпеть не могла начальница. Она и не вытерпела — она так разъярилась, что подскочила к ней и ударила ее по щеке, точно так же, как жена пастуха — короля Альфреда. Сара встала. Внезапно очнувшись от мечтаний, она постояла секунду-другую, потом, неожиданно для себя, тихо засмеялась.

— Ты над чем смеешься? — крикнула мисс Минчин.

Сара еще несколько секунд напоминала себе, что она — принцесса. Щека у нее горела.

— Я думала, — отвечала она.

— Сейчас же проси прощения! — велела мисс Минчин.

Сара ответила не сразу.

— За смех — попрошу, ведь это грубо, — сказала она. — А за то, что думала — нет.