Маленькая ручка

— Под конец Жюльетта ослепла, но голос Рене был ее вечерней и ежедневной радостью. Этот голос не постарел, а Рене был очень болтлив. Жюльетта слушала его и вновь обретала в этом голосе, не видя лица, тридцатитрехлетнего мужчину, обворожившего ее у мамаши де Сталь, когда она была еще девушкой, в эпоху Консульства. Она не видела всего остального — лысеющего старика с брюшком, бретонца с кирпичным цветом лица, мучимого подагрой, которую он заработал за целую жизнь кутежей, между своими путешествиями, книгами, женщинами и посольствами. Она не видела, что не осталось ничего от пышной шевелюры, которую он некогда ерошил нетерпеливой рукой, что теперь он с трудом засовывает свои три подбородка в высокий накрахмаленный воротничок. Она не видела, с каким трудом он тащится от кресла к креслу, становясь с каждым днем все боле парализованным. Она теперь слушала только звук, музыку этого горячо любимого голоса, даже не обращая внимания на слова. Рене говорил только о себе, о том, что написал накануне, что напишет завтра, о своей жене, с которой ему скучно, о своей бессоннице, одышке, о своем колене, причиняющем ему страдания, о своих нервных расстройствах. Жюльетта слушала голос и улыбалась, замкнувшись в своем защитном мраке, мечтая, уносясь в прошлое.

А Каролина слушала Сильвэна. Он говорил, что он тоже влюбился в прекрасную Жюльетту, открыв ее для себя в «Загробных записках», ставших его настольной книгой. Жюльетта всегда одевалась в белое, как сегодня вечером она, Каролина. Сильвэн даже обратил ее внимание на то, что многие из присутствующих женщин в ресторане тоже надели в этот вечер белые платья, словно договорились между собой напоминать Жюльетту из аббатства в Буа.

Каролина не читала «Замогильных записок». Только маленькие отрывочки в школе. Известная глава о Комбуре [7], которая есть во всех школьных учебниках. Она припоминала историю о печальных детях в мрачном бретонском замке, где воет ветер, с убийственными взрослыми: благочестивой и тающей на глазах матерью; отцом, встающим в четыре часа утра, а по вечерам стреляющим со стены из ружья по совам и изображающим привидение в халате, ходя по огромной, плохо освещенной гостиной, пугая детей. «И все это, — добавляла Каролина, — изломанное в учебнике французского языка, изрезанное неуместными, якобы объяснительными сносками, будто все дети, что читают этот совершенно простои текст, умственно отсталые. Или будто славные профессора, делавшие сноски, поклялись раз и навсегда отбить у них охоту когда-нибудь продолжить чтение Шатобриана!»

Возбужденная воспоминаниями отрочества, Каролина рассказала Сильвэну, как проходило избиение младенцев по отрывку про Комбур матерью Марией де Жезю, исполнявшей обязанность учительницы французского в девятом классе в Кутансе. Мать Мария, сущий жандарм в рясе, приглаживала усы, объясняла урок анализа текста и задавала вопросы собственного изобретения, на которые надо было отвечать. Да какие вопросы! Например: Почему отец ходил в темноте? Какие слова употребляет автор, сравнивая его с призраком? Почему автор, его сестра и мать превратились в статуи от присутствия отца? Почему мать заставляет детей заглядывать под кровати? И так далее.

Самое интересное, что из тридцати учениц в классе, даже и не думавших о том, чтобы оспорить дурацкие вопросы матери Марии, практически одна только Каролина Перинья и попыталась возражать. Что не мешало остальным на каждом уроке поджидать, как лакомого блюда, стычек, непременно происходивших меду дерзкой Перинья и матерью Марией. И даже коварно подталкивать Каролину к репликам, всегда вызывавшим веселье и за которые ей одной приходилось расплачиваться, терпеть наказания за весь класс.

Поощряемая таким образом к тому, чтобы сеять беспорядок, и довольно гордая отведенной ей ролью, Каролина не хотела сворачивать со своего пути и бросалась вперед. Анализ текста про Комбур был особенно оживлен. Только что прочитанная фраза, где мать Шатобриана бросается «со вздохом на старую кровать с покрывалом из опаленного сиамеза…» На неизбежный вопрос «Что такое опаленный сиамез?» Каролина тотчас сымпровизировала:

— Шкура сожженного сиамского кота, мать моя. Отец — чудовище, ненавидящее свою жену — кремировал ее любимого кота и заставляет ее спать на его шкуре.

Монахиня, выведенная из терпения, засунула руки в рукава.

— Нет, мадемуазель! Это ткань из шелка и хлопка, доставляемая из Сиама!

Апофеоз наступил, когда был прочитан отрывок, где Шатобриан сравнивает свою комбурскую печаль с той, что испытал позднее, в обители в Гренобле, бродя между раками-отшельниками.

Естественно, эти слова вызвали в классе девичьи хихиканья, а глаза невыносимой Каролины заблестели. Она наклонилась к Кларе Бошен, своей подруге, преданной ей всей душой, и прошептала что-то на ухо. Клара прыснула, выплюнув жвачку.

Мать Мария вне себя метнулась к Каролине.

— Извольте повторить то, что вы только что сказали Кларе!

— Это всего лишь неудачная игра слов, мать моя, — ответила Каролина.