Маленькая рыбка. История моей жизни

Песок здесь был прохладным. В тени за хижиной на перекладине меж двух шестов сидел ярко-зеленый ара с черным языком. У отца был при себе недоеденный кусок ролла, оставшийся от обеда, и он протянул его попугаю. Ара подался вперед, вытягивая шею, напрягая грудь, цепляясь черными когтями за перекладину. Он качнулся, как на шарнире, переступая и сжимая когти, и раскрыл черный клюв – в птичьем зеве замер маленький язык, культя, напоминавшая последний сустав мизинца. Язык приподнялся в предвкушении, и – отец убрал лепешку. Попугай качнулся назад, выпрямился и закрыл клюв.

– Ну же, – сказала я. – Отдай ему еду.

– Подожди секунду, – ответил отец.

Он снова вытянул руку с лепешкой, не поднося ее однако слишком близко. Попугай наклонился и медленно раскрыл клюв: его черный рот был размером с коробочку для пилюль, открывался и закрывался, будто на петлях. Отец снова отдернул руку до того, как попугай успел ухватить хлеб.

– Скучно, – сказала я.

Отец продолжил свою забаву и теперь выдерживал определенные интервалы. Попугай наклонялся, отец убирал лепешку, попугай принимал прежнее положение и ерошил зеленые перья. Каждый раз я переживала, что птица опрокинется и упадет с жерди: у нее были подрезаны крылья.

– Так нехорошо. Ты его мучаешь.

– Это эксперимент, – ответил отец. – Посмотрим, научится ли он.

Я подождала: может, отец послушает меня и перестанет, или устанет от игры, или попугай поумнеет. Ничего такого не произошло, и я ушла.

Когда я увидела отца позже, он улыбался и выглядел посвежевшим.

– Правда, здесь здорово? – спросил он.

Вокруг нас без умолку свиристели птицы – каждая на свой лад, – и их трели перебивали одна другую.

Ужин накрывали в том же зале, что и завтрак. Мы обычно занимали один из круглых столов недалеко от входа, перед большими окнами, в которых отражались, когда снаружи темнело. С улицы доносилась гавайская мелодия, радостная и печальная одновременно: трое играли на губной гармонике. Официантка, невысокая женщина с длинными, темными с проседью волосами, подошла принять заказ. Я уже видела ее: она шла за руку с маленьким мальчиком, и я подумала, что это ее сын.

Отец заказал морковный салат.

– Пожалуйста, морковь натрите вот такими кусочками, – между его большим и указательным пальцами была пара сантиметров, – и принесите с ней половинку лимона. И еще, пожалуйста, стакан свежевыжатого апельсинового сока. Только не маленький стакан, как все эти стаканы. Большой, – он показал, какой он должен был быть высоты.

Он немного шепелявил, когда медленно и отчетливо выговаривал слова.

– Сделаем все, что в наших силах, сэр, – официантка сказала это по-доброму, опустив глаза в блокнот, куда записывала пожелания. Однако по ее тону было понятно, что она не придала словам отца большого значения.

Отец раскачивался на стуле – его подбородок оказался почти вровень с коленями. Я почуяла опасность.

Официантка, готовая принять следующий заказ, посмотрела на Мону.

– Я буду белую рыбу, – сказала Мона. – Что-нибудь посоветуете? – она говорила вежливо, приятным тихим голосом.

– Есть рыба ваху, белая рыба, похожая по вкусу на золотистого окуня, – сказала официантка. – Или рыба ахи, тоже свежая, но у нее более плотная мякоть.

– Ваху, пожалуйста. Могу я попросить, чтобы ее припустили, без сливочного масла, с капелькой оливкого? На гарнир – овощи на пару.

Рыба и овощи, без масла? Она словно отдалилась от меня и перешла на их сторону – на сторону взрослых, словно в этой поездке она была скорее их другом, чем моим. Лорен тоже ничего не изобретала и заказала салат. Я заказала фетучини «Альфредо».

– Я провел маленький эксперимент с попугаем, – сказал отец. – Тем, что на пляже. Оказалось, они жутко тупые.

– Он его мучил, – вставила я.

– Не способны к обучению, – продолжал он. – Следуют заложенной модели. Это потрясающе.

Официантка вернулась с едой. Перед отцом она поставила тарелку – для гарнира, меньшего размера – с горкой морковной соломки, изготовленной кухонным комбайном. Ломтики заветрелись, побелели по краям. Срез лимона – долек, не половины – был подсохшим; он треснул бы, если бы лимон сжали. Официантка расставила перед нами остальные блюда. Я усердно старалась показать, как довольна своим заказом – усерднее, чем могла бы, если бы не почувствовала, что над нашим столом повисла туча.

Отец посмотрел на свой салат. Коснулся одного ломтика и с отвращением отдернул руку.

– Подождите, – сказал он официантке, уже повернувшейся, чтобы уйти. – Это не то, что я заказывал.

– Но вы сказали…

Эта женщина с добрым лицом и усталыми глазами… ей не нужно было ему возражать. Она не понимала разницы между тем, чего он хотел, и тем, что она принесла. Видно было, что его требования показались ей экстравагантными и избыточными. Я понимала, что ей следовало бы – чтобы избежать грозы – проявить больше заинтересованности, попытаться ему угодить. Уходи, женщина, подумала я.

– Я попробую заменить, сэр, – сказала она дежурным тоном.

Она взяла его тарелку. Не успела она сделать и нескольких шагов прочь, как отец произнес – так, что ей наверняка было слышно: