Маленькая рыбка. История моей жизни

Я заглянула внутрь: там была стопка стодолларовых купюр толщиной несколько сантиметров! Никогда в жизни я не видела столько наличных. Зрелище потрясло меня. Такое же удивление я испытала, когда заметила многочисленный выводок божьих коровок, сотни или даже тысячи копошащихся на ветке жучков, тогда как до этого за раз мне попадались только одна-две.

С колотящимся сердцем я провела пальцем по боку увесистой пачки – купюры зашелестели. Они были новенькие и хрустящие, от них пахло спиртным и холстом. От моего прикосновения край стал неровным, пачка расслоилась.

Я взяла одну банкноту, сложила и положила в карман. Потом закрыла ящик и спустилась вниз. Мои ладони вспотели, я вытерла их о джинсы.

Что, если там были камеры? Остались ли мои отпечатки? Я вздрагивала от каждого шороха, словно кто-нибудь мог выпрыгнуть на меня из-за двери в любой момент; ноги стали будто резиновые; по рукам, приятно покалывая, будто пробежал электрический разряд.

Я была воровкой. Но больше я никогда ни одной не возьму. Не стану искушать судьбу. И точка. Ведь если пропажу обнаружит отец, у него появится верное доказательство того, что я порочна до глубины души, что он справедливо отмерил дистанцию, отделявшую его от меня. Помня о своем преступлении, я еще сильнее, чем прежде, старалась им угодить. Срезала цветы во дворе и расставляла в вазах по дому.

С того вечера, когда бы отец ни произнес: «Лиз, нам нужно поговорить» или просто «Лиз», – я сжималась, готовясь предстать перед его судом.

На манекене в витрине торгового центра я увидела оловянно-серый плащ от Benetton – того же серебристого оттенка, что и оборотная сторона древесного листа. Он стоил 79 долларов. Без подкладки, из ткани, чаще идущей на легкие походные куртки. Он симпатично завязывался на поясе, и его взрослый, женственный силуэт напомнил мне о Кэндис Берген – она могла бы надеть что-то подобное на важное совещание в дождливый день.

В следующий раз, когда отец с Лорен ушли, я, содрогаясь от страха и предвкушения, прокралась в отцовскую гардеробную. Непонятно было, уменьшилось ли количество банкнот с моего прошлого визита.

В тот раз, на случай если больше не вернусь, я взяла две.

Самым сложным было разменять сотенные купюры. Их не везде принимали: первую не приняли в кафе напротив школы. Я боялась, что владельцы магазинов заинтересуются, откуда у меня взялась такая большая сумма денег, и в конце концов об этом узнает отец. Поэтому я пыталась действовать украдкой: не заходила в один и тот же магазин дважды, держалась у кассы одновременно уверенно и небрежно.

Зайдя в Benetton, я приготовилась, что кассир не примет банкноту. Но она взяла ее, даже не взглянув. Свернула плащ, опустила его безо всякой упаковки в бумажный пакет и выдала мне вместе со сдачей. Я вышла на улицу – казалось, что плащ был ничуть не тяжелее бумажного пакета. Я будто парила в воздухе – от волнения, что возникает, когда деньги превращаются в вещи.

Вернувшись, я спрятала плащ на дне самого глубоко ящика. Нельзя было его надевать: отец и Лорен могли заметить. Он был частью моей коллекции для университета.

Я не откладывала деньги, потому что не понимала, зачем это. Вместо того я искала вещи, которые хотела бы иметь, и сразу же все тратила. Кроме одежды для себя, я покупала подарки на Рождество и дни рождения, в основном для родителей, Лорен и брата. От людей я слышала, что деньги откладывают, чтобы в будущем купить то, что хочется. Но мне это казалось бессмысленным: ведь могло найтись что-то, что мне необходимо было иметь прямо сейчас. И тогда какой толк от сбережений, если они служат той же цели, только отложенной? Еще я слышала, что люди откладывают деньги на «черный день» или просто ради того, чтобы откладывать. Я решила, что в «черный день» как-нибудь выкручусь, прибегнув к мошенничеству и собственному шарму. И перехитрю всех бережливых.

Тем вечером за ужином отец сообщил, что скоро к нам придет фотограф, чтобы сделать несколько семейных фото. Мои руки затрепетали. Я разбила очередной стакан.

Фотограф явился однажды утром. Вместе с ассистентом они прикрепили к стропилам в гостиной рулон белой бумаги: он опускался до самого пола и должен был служить фоном. Сначала он сделал несколько фотографий брата: одетый в джинсовый комбинезон, он сидел на маленьком стульчике. Потом он снял нас четверых – я стояла позади всех; потом – Лорен с Ридом на руках, оба они смотрели прямо в объектив. На ней был длинный узорчатый жилет с бахромой и туфли на платформе.

– Эй, Лиз, для следующего снимка тебе нужно будет выйти из кадра, – скомандовал отец.

Я отступила и стала наблюдать со стороны, делая вид, что мне все равно. После нескольких снимков отца с братом на руках Рид расплакался, и Лорен понесла его наверх, чтобы заменить подгузник. Отец исчез, как он часто делал в перерывах – проскользнул в кабинет поработать.

Это был один из тех дней, когда дневной свет водянистый и рассеянный, а солнце – всего лишь желтое пятно за облаками. Фотограф посмотрел на меня – я стояла рядом с ним.

– Можно я тебя сфотографирую? – спросил он.