Маленькая торговка прозой

И все же что-то тревожит Жереми. Это у него на лбу написано. А когда у Жереми по лицу можно читать с такой легкостью, готовься к худшему.

– Что-то не так, Жереми?

Я спросил наобум, зная, что он ответит: «Нет, ничего».

– Нет, ничего.

Извольте. Напряженная работа вилками, потом Тереза попытала счастья:

– Жереми, может, все-таки скажешь, что с тобой, а?

Голос у нее с самого рождения был резкий, без интонаций, и под стать ему – характер: неприступная Тереза, в постоянной обороне, заводится с пол-оборота, всегда напряженная, как натянутая струна.

– Что пристала, я же у тебя не спрашиваю твой гороскоп!

Тереза и Жереми – образец братской любви. Друг друга не переносят, но готовы снести друг за друга что угодно. В тот день, когда Жереми подкоптился, как цыпленок, на пожаре в своем лицее, впервые у меня на глазах с Терезой случился припадок, вызванный ее собственной профессиональной несостоятельностью: «Куда я смотрела, Бенжамен, как же я не смогла этого предсказать!» Она рвала на себе волосы, в буквальном смысле, как в каком-нибудь русском романе. Ее худые руки рассекали воздух, как мельничные крылья: «К чему тогда все это?» Она махнула на свои астрологические книги, гадальные карты, амулеты, талисманы. Сомнение... Впервые в жизни! А однажды, после киносеанса (мы ходили смотреть «Муссон» – историю парня, который в начале пьет одно виски, а в конце – одну воду), Жереми мне и говорит: «Будь я мужчиной, то есть если бы я не был ее братом, я бы выбрал Терезу». Он, вероятно, прочел в моем взгляде вопрос, так как тут же добавил: «Она классная, эта девчонка». И потом, по дороге домой: «Как по-твоему, Бенжамен, парни что, совсем дураки, не видят, какая она классная, Тереза?»

Короче, сейчас Жереми не по себе.

И вот как раз за пирогом в розовом сиропе Малыш, протирая стекла очков, спокойно заявляет:

– А я знаю.

Я спросил:

– Что ты знаешь, Малыш?

– Знаю, что с ним, с Жереми.

– Только пикни!

Бесполезно. Кроме его собственных кошмаров, Малыша ничто не может испугать.

– Он думает, будет ли Тянь рассказывать нам «Фею Карабину» сегодня вечером.

Все оторвались от пирога и посмотрели в сторону Тяня. Не стоит недооценивать беллетристику. Особенно когда она щедро приправлена реальностью, как, например, «Фея Карабина» в устах старого Тяня. Приторная пилюля, от которой мы не можем отказаться даже в худшие моменты нашей жизни. При одной мысли о том, что неприятность с Сент-Ивером лишит его очередной порции сказки на ночь, Жереми чувствовал себя таким обездоленным, что чуть не падал в обморок. Я поймал взгляд старого Тяня и в нагрузку к нему – взгляд Верден, которая стреляла всегда в том же направлении, и незаметно кивнул.

– Да, – ответил старый Тянь, – но сегодня последняя серия.

– О нет! Черт, уже?

Облегчение и раздражение пробежали друг за другом вприпрыжку по лицу Жереми.

– И потом, там совсем немного осталось, – безжалостно продолжал Тянь, – даже на вечер не хватит.

– А потом? Что ты будешь рассказывать нам потом?

Это интересовало не только Жереми, в каждом взгляде стоял вопрос.

И кажется, именно в тот момент, во время этой мучительной паузы, сидя за столом в кругу семьи, я решился. Должно быть, я сказал себе, что если я сейчас же не найду какой-нибудь выход, если Тяню больше нечего будет рассказывать, случится худшее – то, против чего я, как ответственный воспитатель (да, да!), призван бороться: всеобщее оцепенение, гипнотические флюиды голубого экрана – и конец, телик навечно!

Итак, принимая во внимание потерянный взгляд Жереми, слезы, стоящие в глазах Малыша, немую тревогу Терезы и не забывая, что скоро еще и Клара проснется, я внезапно принял единственно возможное решение:

– После «Феи Карабины» Тянь будет читать нам один за другим семь толстенных романов, шесть-семь тысяч страниц как минимум!

– Семь тысяч!

Радость Малыша, недоверие Жереми.

– Так же здоровско, как «Фея»?

– Какое там. Гораздо лучше!

Жереми посмотрел на меня долгим внимательным взглядом, так обычно смотрят на фокусника, пытаясь понять, как это он изловчился превратить виолончель в рояль.

– Да что ты! И кто же их написал?

А я в ответ:

– Я и написал.

12

– Я, Ваше Величество?

– Да, вы, если согласитесь.

– Соглашусь на что?

Она посмотрела на Готье, потом сказала:

– Готье...

Юный Готье открыл свой школьный ранец, разложил бумажки и, прежде чем вплотную приступить к делу, сухо заявил:

– В двух словах, Малоссен, Ж. Л. В. процветает, но все же отмечается некоторый спад продаж за рубежом.

– А во Франции мы не поднимаемся выше трех-четырех сотен тысяч.

У Калиньяка нет ни старого ранца, ни счетной машинки, зато у него на плечах большая голова с памятью гасконца, правда дырявая.

– Можно было бы еще на несколько лет пустить все на самотек, Малоссен, но это не наш стиль работы.

– К тому же (пытается исправиться Готье) в Европе для нас открывается обширный рынок.

Сострадательная Забо сжалилась:

– Нам предстоит хорошенько раскрутить его новый роман. У нас исключительный план, Малоссен.

Я же, понятное дело, возвращаюсь к вопросу, который больше всего меня интересует:

– Скажите наконец, кто такой Ж. Л. В.? Коллективное авторство?