Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы

Его пристрастие к лавированию приводило к тому, что за год он проезжал на десять процентов больше, чем его соперники, однако он не сдавался. В сорок три года он мог бы быть отцом для половины участников гонок и праздновал свой двадцать четвертый сезон. В последние два года он все строже судил о своих результатах и внутренне себя ругал.

В долгие часы одиночества, крутя педали, как ненормальный, португалец научился размышлять. В его мозгу, как заноза, застряло слово «переориентация». Отмечая яростным толчком педали очередной пункт в описании своей будущей профессии, он каждый раз очень быстро заезжал в тупик: хорошо оплачиваемая работа на свежем воздухе, которая, по возможности, выполнялась бы со скоростью сто двадцать ударов в секунду, где от него не требовалось бы красивых фраз, где вокруг него мелькали бы краски, а в его честь гремели бы бурные аплодисменты...

В один из таких моментов он принял решение — вызвавшее у знатоков улыбку — участвовать в межсезонных благотворительных гонках в Бельгии. Неужели он — ради которого в Португалии и Испании предусмотрительно освобождали бетонные велодромы, чтобы обеспечить безопасный проезд — собрался ехать между этими адскими турникетами с острыми углами, по жирной булыжной мостовой, то тормозя, то ускоряясь, в компактной группе голубоглазых соперников под завывание северного морского ветра?

Он проехал там две гонки за один день.

После инцидента растерянный высокорослый фламандец рассказал журналистам, что он так ничего и не понял: они ехали рядом в хвосте группы, и его сосед вдруг упал сам по себе, рухнул как подкошенный. В тот же вечер, уже дома, фламандец добавил, что в какой-то миг у него даже мелькнула шальная мысль о том, что на самом деле португалец не без удовольствия ожидал, когда тротуарный бордюр на финальной скорости бетонно врежется ему в лицо.

Два друга

Посвящается Барошу и Вотрену

Поворот корпусом — я сделал их свободного защитника и открыл для себя коридор. Левый защитник, с козлиной рожей, которой хотелось отдать должное, цеплялся сзади. Удерживая на бутсе — будто ошпаренный — мяч, я поднял глаза: все бежали к воротам. Внутренней стороной правой стопы я сделал подачу в центр и немного назад. Вратарь сгруппировался. Мой девятый номер, предчувствуя удачный расклад, был уже там, в зоне, справа от штрафной отметки...

Эту комбинацию, при удачных обстоятельствах, мы разыгрываем раз тридцать за год: мы находим друг друга с закрытыми глазами, и все тридцать раз мяч залетает в сетку. Мой девятый номер, центральный нападающий — лучший бомбардир чемпионата. Он — неудержим, и он — мой друг. Он бьет, как конь копытом, и при этом умеет быть незаметным. Он может сделать стометровку за десять и пять, но вы вряд ли заставите его без толку париться: за мертвыми мячами он никогда не бегает. Он не из тех, кто лезет в месиво и вяжется ко всему, что подбрасывают полузащитники. Но что меня завораживает больше всего, так это то, как он, проспав на поле всю игру, умудряется внезапно проснуться готовым на все сто, а в момент удара воплотить в себе то, чем и является настоящий футбол.

Я же — я, скорее, математик, я выстраиваю, я упорядочиваю, я веду, я распределяю — я рисую футбол на поле. Я свожу движения других. Я передаю мяч как что-то объективное. Я получаю мячи и отдаю мячи. Он же — он забирает мяч и забивает. Когда он решает идти вперед, никто не может за ним угнаться, а когда он решает бить, вратари нервничают. Когда их защита не успевает, я вижу, как они переминаются, выбирая, в какую сторону броситься, и инстинктивно выставляют руки перед лицом.

Он получил мяч на идеальной высоте. И вот — корпус пригнут, руки разведены в стороны, и — потрясающий удар слета. Точно, как будто снимая паутину, в верхний угол.

Вратарь отреагировал с крохотным опозданием, и я видел — могу поклясться — как он закрыл глаза. Инстинктивно разжался и ладонями отбил мяч за перекладину. Чудо! Бэнкс и удар головой Пеле на матче 1970 года в Мексике: это было невозможно, и он это сделал.

Я тут же посмотрел на своего девятого номера и увидел в его взгляде что-то мрачное. В пылу я не сумел определить: ступор это был или гнев. Его плечи опустились, он остановился. Стадион ревел от счастья: они, в Марселе, умеют выражать радость.

Возвращаясь назад, я хлопнул его по заднице: мол, всякое бывает. Он махнул рукой, ясно показывая, что мой пас был просто подарок, и загубить такой подарок с его стороны было настоящим преступлением. Преступлением, учитывая, что он забил два гола в финале олимпийских игр, шесть — в европейских кубках и сыграл двадцать два матча в составе сборной Франции.