Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении

А малышка тем временем приготовила томатный супчик с сухариками. И они ели его холодным, сидя под липами, и спускался вечер — на этот раз совершенно мирный…

Вот так протекала жизнь. Время никогда не останавливается, даже тогда, когда хочется, чтобы оно остановилось хотя бы на несколько мгновений. «Ну и пусть, — думает Элоиза, — прошлое, оно жалит не хуже осы». Но вслух не сказала ничего, особенно — насчет осы, это запретная тема в семье: зачем затевать никчемушные споры.

11 Элоиза и зеленый рай

Элоизе уже четырнадцать. У нее совсем теперь другие бедра, а волосы такие густые и их столько, что они оттягивают голову назад. Подружки с крысиными хвостиками кисло цедят: «Интересно, чего она так воображает?..»

А на самом деле Элоиза вовсе не воображает, ей самой ее шевелюра кажется чересчур тяжелой, и она смотрится в зеркало без улыбки, потому что ее рот слишком напоминает рот бабули Камиллы, чтобы ей понравиться. И главное: сколько бы ни делала гимнастику для лица — ничего не помогает, даже если вытягиваешь сто раз губы в куриную гузку, чтобы они стали потолще, помясистее. Никакого результата. «Нет так нет, значит, и не надо, — смеется в конце концов Элоиза, — полюбите нас черненькими». Никуда они не денутся, все равно придется оценить ее такой, какая есть.

Они — это те в семье, кто знает Камиллу как облупленную и узнает под любым соусом. Ее брат Андре, например: он никогда не питал иллюзий насчет сестрицы. «Мой бе-едненький Поль, — обычное его обращение к зятю, — можно подумать, у тебя помутнение в глазах было в день, когда ты решил на ней жениться!» Или другой вариант: «Почему ты не сломал ногу накануне свадьбы, бе-едненький мой Поль?» Это — Дедуле.

А тетя Клементина, жена двоюродного дедушки Андре, задается тем же вопросом, правда, уже в свой собственный адрес: почему она не сломала ногу накануне своей свадьбы? Как правило, это бывает в дни, когда ее муж, перепив, впадает в гнев и выкидывает ее в окошко. Конечно, живут они на первом этаже, но разве ж это смягчающее обстоятельство?

Их дочка Альбертина — крестница Камиллы (ей тридцать лет с гаком) — все еще интересуется, зачем вообще нужны крестные. Ее собственная ни разу ничего не подарила ей, кроме изношенной одежды, которую сама уже надеть не могла, до того та была ветхая.

Некоторые из «них» принадлежат к другой ветви — Дедулиной. Его сводный брат Морис, аптекарь, торгующий лекарственными травами, женился на певице и заставил ее бросить сцену. Соланж не заставила долго себя упрашивать, она была рада-радешенька, что не надо больше выволакивать свою стокилограммовую тушу на подмостки только ради того, чтобы от твоего верхнего «до» полопались стекла. Потому что, в конце-то концов, зачем бить стекла, если можно заработать на хлеб чем-нибудь другим? Морис во время своих редких визитов окидывал Камиллу критическим оком… Да что там — критическим, попросту глядел с отвращением… «Однако, — ворчал он, — я же ей дарю свое мыло, не продаю!» Но вода, видишь ли, стоит дорого, а может, нет желания намылиться, а может, полотенец не хватает… Морис от всей души жалел брата: Соланж, по крайней мере, регулярно моется.

Дочь Мориса Флоранс живет с Пьером.

И вот тут… Элоиза влюблена в своего кузена. Он высокий, он темноволосый, у него серо-голубые глаза с черненькими точечками по радужке, он такой печальный… «Еще бы ему не грустить, — бурчит себе под нос Элоиза, — жениться на Флоранс, значит взять за себя замуж метр восемьдесят три широченных костей и две сотни фунтов целлюлита, воздвигнутые на плоские ноги, и довольствоваться этим бесполезным грузом вместо того, чтобы получить возможность оценить по достоинству пятьдесят кг мускулов на метре семидесяти изящества и спортивной элегантности». Да-да, спортивной, если верить тому, что написано на майках, которые носит Элоиза. «Тем хуже для него, — злится она, — что тут поделаешь, если ему нравятся толстухи. Но, с другой стороны, если из-за этой толстухи он такой печальный, так он что — мазохист?»

Элоиза уже во втором классе. [12]Что до математики, то не только никакого просветления в мозгах, даже никакого просвета. С литературой (классической и современной) дела обстоят то так, то этак. Мадемуазель Соваж, учительница латыни и греческого, говорит: «Ты способна на взлеты и падения, бедная моя Элоиза, а главное, никогда не знаешь, чего от тебя ждать. Ты бы вывела из строя целый батальон Армии Спасения!» Которая тут вообще ни при чем, думала Элоиза, чье логическое мышление только все возрастало и возрастало, совершенствовалось и совершенствовалось с тех пор, как проявилось впервые. «Рано. Чересчур рано», — говорит папа.