Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении

Корали проносится по лестнице с криком:

— Ты всегда был маменькиным сыночком! — влетает в свою комнату и изо всех сил хлопает дверью, прибавив напоследок: — Подлизываешься, сволочь!

Дверь снова распахивается, на пороге, сжав кулаки, стоит Жюльен:

— Еще раз назовешь меня подлизой, получишь пинка в зад.

— Только попробуй.

Пожав плечами и повернув было в коридор, он одним прыжком возвращается к ней, встряхивает. Его нога взлетает и останавливается в миллиметре от тощей задницы.

— Ну что, попробовал?

Они враждебно смотрят друг на друга:

— Если верить тому, что говорят, ты такая же дурища, как Камилла. Думаю, это правда, и тут уже ничего не поделаешь. — И он уходит.

Корали, взревев, толкает стол, сметает с него книги и тетради, изо всех сил пинает этажерку, опрокидывает ее, топает ногами. Чуть ли не каждый день ей в лицо тычут эту Камиллу!

Дверь снова открывается, на этот раз за ней стоит папа. Ганс только что приехал и еще не успел сбросить с плеча один из своих моряцких мешков; не двигаясь, он смотрит на дочь, приподнимает бровь, показывает на все, что валяется на полу:

— Убери барахло и одевайся. Через час выезжаем.

— Я не хочу туда ехать.

Он придерживает за собой дверь и отчеканивает, не повышая голоса:

— Корали, в любом случае ты здесь уберешь, а дальше решай: Параис, если твоя мать этого захочет, или пансион. Тебе ясно? И мне, и твоей матери начинают надоедать твои выходки. — У него «капитанский» взгляд, тот самый, за которым следуют «дисциплинарные взыскания».

Повернулся и вышел.

Часом позже осунувшаяся, с запавшими глазами Элоиза сидит, сгорбившись, на стуле в прихожей. У двери стоит ее чемодан. Дети тоже здесь. Она строго оглядывает их и, слегка задыхаясь, говорит, что поедет одна с отцом.

— Эмили, оставляю дом на тебя. Розали будет приходить каждый день, готовить еду. Я на всех вас рассчитываю, надеюсь, вы не станете ее изводить.

Корали у нее за спиной пожимает плечами:

— Станем — как же, да она сама кого хочешь доведет…

Элоиза встает, открывает дверь, закрывает ее за собой. Не поцеловала детей.

Стоя на тротуаре, она ждет, пока Ганс медленно к ней подкатит, садится, хлопает дверцей, и машина скрывается за углом. Ни тот, ни другая даже не посмотрели на детей, застывших на ступеньках рядом со своим ненужным багажом.

Они впервые предоставлены самим себе. Девятнадцатилетняя Эмили, пятнадцатилетний Жюльен и тринадцатилетняя Корали, которая собирается что-то сказать, но Эмили немедленно ее обрывает:

— Теперь, когда они отказались нас брать, тебе, наверное, захотелось поехать! Ты зануда, Корали! — Она идет в свою комнату, относит чемодан, возвращается с рюкзаком за плечами: — У меня практика, вернусь не раньше семи.

Жюльен уже несется по улице, его и так на час оставят после занятий за опоздание, незачем усугублять!

Корали остается одна, стоит столбом, не зная, на что решиться. Рот у нее — безгубая щель. Она некрасивая и красивой никогда не станет. Это уж точно. «Знаю, что я уродина!» — поминутно заявляет она. Все неправда, и ей это тоже прекрасно известно. Она никогда не улыбается, непрерывно ворчит и ревнует даже к кошке Розали. Хотя, видит Бог, Розали Неккер не из тех, кто с утра до вечера оглаживает кошек!

Когда-то Бог то и дело упоминался в проклятиях Камиллы, да так и остался в семейном языке. «Хоть бы что новое придумали, — ворчит Розали, — я вот разве поминаю Господа через слово?» Когда детей рядом нет, Элоиза с ней спорит, твердит, что незачем им набираться невесть чего в коллеже или еще где-нибудь: «Неужели тебе больше нравится, как говорят сейчас?» Розали пожимает плечами: «Делай как знаешь, все равно твоему Боженьке на это наплевать». — «Это не мой Боженька», — слегка морщится Элоиза. Как бы там ни было, Корали прикрывается Им, ссылаясь на свою дурную наследственность. Переходный возраст? Да она отродясь такой была.

Ритон обожает рассказывать всем и каждому, что его племянница с самого рождения проявляла свой отвратительный нрав. В два года кусала без разбору все, что оказывалось поблизости, и уже тогда удовольствия от этого не получала.

— Думаешь, она выбирала что понежнее, эта негодяйка?

— У меня зубы резались, — злобно возражает девчонка.

— У нас у всех зубы резались, но никто не чесал их о чужие руки или ляжки!

При одном только воспоминании об этом Ритон принимается потирать левую ягодицу, то место, куда Корали однажды вонзила клыки. Временами он устало прикрывает глаза: стоит ли делать детей, чтобы напороться на «повтор»… Камилла была не подарок, и Корали растет такой же.

Она перестала терзать зубами плоть всей семьи в шесть лет, после того как однажды вечером Элоиза с ледяной решимостью (или безучастностью) ухватила Корали пониже спины и всерьез куснула. Сохраняя полное спокойствие. Малышка завопила, с недоверчивым изумлением осмотрела укушенное место в зеркале, потом бросилась к матери:

— Ну почему?

— А почему бы и нет? Ты же это делаешь.