Маленькие Смерти (СИ)

Но падре не внимает моим словам, отходит к столу и ставит полупустую бутылку. У меня так невозможно болит каждая кость, что я даже не успеваю расстроиться из-за своего очередного дипломатического провала.

Через некоторое время оказывается, что мои слова не пропали даром. Когда я закрываю глаза, чтобы попробовать заснуть, выскользнуть в мир мертвых, то не получаю очередной удар током. Вряд ли святой отец потерял разом всю свою внимательность и не видит, что я закрыл глаза. Я даю себе зарок вернуться как можно быстрее, чтобы не подставлять несчастного падре под карающую руку, а тем более пистолет Морриган.

Открыв глаза в полной, непроницаемой темноте, я желаю оказаться в нашей дурацкой гостиной, в месте, где я разливал краски, когда был ребенком и разливал пиво, когда был подростком, в той самой гостиной, где мне никогда не нравился интерьер, и где мы с Мильтоном хотели раскрасить все стены в ядерные цвета. Я представляю гостиную во всех подробностях, и когда оказываюсь там, то понимаю вдруг, как невероятно люблю свой дом, как соскучился по нему, как боюсь больше никогда его не увидеть.

Но времени на переживания по этому поводу у меня нет. Я собираюсь уже подниматься в свою комнату за доской, но понимаю вдруг, что доска лежит на столе. Они, наверняка, уверены, что я буду пытаться с ними связаться.

Я подхожу к доске, шаги мои гулко раздаются в окружающей меня темноте. В гостиной тихо-тихо, но я не могу с точностью знать, есть ли кто-нибудь в мире живых.

Я беру указатель и касаюсь его острием слова «привет», оно загорается под пальцами. Я жду ответа, но ответа нет. Все равно, что пытаться дозвониться человеку на мобильный с выключенным звуком. Слово гаснет, и я снова веду к нему указатель, чтобы оно опять засияло голодным, белым светом. Чтобы пообщаться со мной, родители должны пожертвовать немного своей крови. Как жетончики, которые бросаешь в телефонный автомат. Я настойчиво требую общения, раз за разом указывая на одно и то же слово. Разумеется, я мог бы вызвать сюда, в мир мертвых кого угодно из них, но я истощен и не уверен, что справлюсь, а силы, которые я использую в этой попытке нужны мне для поддержания себя в мире мертвых.

Наконец, слово «привет» наполняется рубиново-красным светом. Кто-то кормит доску кровью снаружи. Я пишу:

«Папа? Мильтон? Итэн?»

Помедлив, я дописываю:

«Мама?»

Указатель начинает двигаться так быстро, что удерживать его сложно. Было бы жутковато, если бы я не знал, что мир живых с той стороны, и никаких ужасных чудовищ там отвечать мне не может.

Мне отвечают:

«Что с тобой случилось? Где ты? Где тебя найти?»

И хотя мне не ответили, кто со мной говорит, я вдруг отлично понимаю, это Мэнди.

Мама?

Я пишу:

«Я у Морриган, главы сектантов. Я все знаю про то, что вы меня воскресили. Они тоже все знают. Они хотят увезти меня в Италию, чтобы узнать, как воскрешать мертвых. Я — проект «Лазарь». Я в каких-то катакомбах. Тут холодно, как под землей, и темно. Морин Миллиган сказала, что вы можете найти ее в церкви святого Альфонса. Свяжитесь с ней. Я связан, и у меня все затекло.»

Послание получается сбивчивое, но больше времени у меня нет, да и сил осталось очень немного, нужно возвращаться.

Я, не дожидаясь ответа, открываю глаза в реальном мире, который в кой-то веке так же безрадостен и темен, как мир мертвых. Отец Стефано сосредоточенно пишет что-то в блокноте, делая вид, что не замечает меня.

Еще некоторое время я размышляю о том, дошло ли мое сообщение, что будут делать мои родители, что стоило бы сделать мне. Каждый из этих вопросов слишком сложный, чтобы я мог успокоить себя ответом.

Вскоре я слышу, как кто-то скребется в дверь, и я слышу голос Доминика. Доминик говорит:

— Мне сказали побыть с ним вместо вас, отец Стефано.

Первое, что говорит мне Доминик, когда падре оставляет нас вдвоем:

— Я соврал, — он заговорщически улыбается и продолжает:

— Но мама и бабуля все равно заняты, он не будет их отвлекать.

Еще некоторое время Доминик молчит, а потом добавляет:

— Привет, — он тихонько смеется. — Я не буду спрашивать, как у тебя дела, ладно?

— Ладно, — соглашаюсь я. — Как считаешь, Доминик, это будет начало отличной дружбы, если ты отцепишь меня на полчасика? Я имею в виду, мне в этой жизни еще пригодится способность ходить или хотя бы вертеть головой.

Доминик смотрит на меня, и взгляд его совершенно не читается, я не знаю что за ним, как не могу знать, что скрывается за закрытой на замок дверью.

Наконец, Доминик говорит:

— Разумеется. Если ты попытаешься сбежать, я тебя убью. Ты это знаешь?

— Осознаю.