Маленький Большой Человек

Так вот, сэр, доходим мы до кабинета, что у самого парадного входа, и завожу я Амелию в него Долли всё ещё находилась там, однако Бешеного Билла не было Сколько жить буду, помнить буду, значит, выходим мы, а Долли как раз переплетает кожаный ремешок арапника Ну, говорю сам себе, пусть только посмеет замахнуться на меня или Амелию, тогда всажу в неё всю обойму и не посмотрю, что женщина.

А Долли подняла глаза, улыбнулась в усики и говорит:

– Ну, как, развеялся? Может, перчик, пойдешь ещё кого возьмешь? Давай, будь молодчиной! Билли придет ещё не скоро.

– Вот что, Долли,- говорю ей.- Этого ребёнкка я забираю сейчас с собой.- Мне было стыдно признаться, что с Амелией мы родственники, вот я только и ограничился предупреждением: – И не вздумай останавливать – не потерплю!

Она сначала завязала узелок на конце арапника, и – хлясь им по своей ладони, а потом уж говорит:

– А с какой стати стану я тебя останавливать? И чего ты не потерпишь? У нас тут дом терпимости!

И хрипло засмеялась, и царственной походкой вышла из кабинета и величаво поплелась сквозь толпу вдрызг пьяных посетителей куда-то в глубь борделя; толпа от неё шарахалась, рассыпалась по сторонам, образуя проход – словно это в бухту Сан-Франциско величаво входил огромный военный корабль, и мелкие посудины тикают куда попало прочь с дороги…

Привел Амелию я в ту гостиницу, где остановился сам. Дежурный за конторкой тотчас же стал ухмыляться и скалить свои гнилые зубы, но я резко поставил его на место и снял ей номер на втором этаже с моим по соседству. Мы поднялись наверх, я расстелил ей постель, понюхал воду в кувшине на туалетном столике – проверил свежая ли – дал ей свою мужскую ночную рубашку из фланели – приличной ночной сорочки у неё не было – и пожелал ей спокойной ночи, поцеловав в лоб.

Через все это она прошла покорно и словно набрала в рот воды – видать, внезапно обретя семью, от изумления никак не могла прийти в себя.

В эту ночь я долго не мог уснуть – слишком был взволнован. «Амелия Крэбб» – вот под каким именем записал я её в книгу постояльцев гостиницы. Мормонского же имени её я не знал, да и знать не хотел. Не проявлял я любопытства и к ее предыдущей жизни, даже о её матери, моей сестре Сью-Энн не стал распрашивать. Уж слишком долго я был в отрыве от своей родной семьи. Мне становилось как-то не по себе, как только я представлял их жизнь в Солт-Лейк-сити, среди этих так называемых Святых Последних Дней, жизнь, настолько непохожую на все, что мне было знакомо. Когда мы шли в гостиницу, я у Амелии спросил о моей матери, ее бабушке, но она ответила, что очень жаль, но она ее не помнит, из чего я сделал вывод, что мамы так или иначе нет в живых. Дело совсем не в том, что я какой-то там чурбан бесчувственный, нет, дело не в этом. Просто теперь все мои помыслы были направлены на эту несчастную девушку, и ее будущее заботило меня куда больше, чем прошлое. Ведь кроме нее у меня никого не было. И я надеялся, что сумею о ней позаботиться. Тем более, что теперь не надо было опасаться ни индейцев, ни солдат американской армии. А с остальными я как-нибудь сумею сам управиться, даже с Бешеным Биллом, если на то пойдет…

На следующий день мы вышли в город, правда, довольно-таки поздно, потому как в борделе у Амелии вошло в привычку спать почти что весь белый день, и купили кой-какой одежды – и в платье, наглухо застегнутом до подбородка, с лицом ненакрашенным и чисто вымытым вы бы приняли ее исключительно за девушку самого что ни на есть благородного происхождения и ни за кого другого! Была она несколько бледна, но, с другой стороны, от этого казалась ещё благородней, потому как в те годы светские дамы делали все, только б солнечные лучи не коснулись их нежной кожи.

И тут до меня дошло, что нам немедленно следует съехать из этой гостиницы, и дело совсем не в том, что эта гостиница оказалась клоповником или чем-то таким еще, нет, просто она располагалась не в самой культурной части города: к ней примыкало несколько салунов, да и перед входом вечно околачивались всякие неотесанные нахальные рожи, жевали табак и харкали табачным соком куда не попадя – к тому же кое-кто из них мог знать Амелию и раньше, по заведению Долли. Так что, чёрт меня подери, если я тут же не переехал в самый шикарный отель в Канзас-Сити, с модным газовым освещением, с плюшевой мебелью в холле, с лакеями в ливреях с роскошными, расшитыми золотом галунами, и не снял номер «люкс» – две спальни, а между ними роскошная гостиная. Стоил он, если не ошибаюсь, семь-восемь долларов за день, а то и больше. Точно не помню. Зато отлично помню, что поначалу администрация много о себе понимала и смотрела на меня свысока, но я сорил деньгами налево и направо, как будто это семечки, и очень скоро их отношение переменилось.