Маленький Большой человек

Заботами высокоучёного джентльмена Кэролайн почувствовала себя не в пример лучше прежнего, а уж глоток патентованного зелья — тот окончательно привел её в чувство. А вернее — даже в два чувства: чувство мести и чувство голода. Преодолеть такую раздвоенность чувств, по мнению Кэролайн, можно было только в салуне, причём, как можно быстрее — пока действует этот самый фокус вивенди, но в салун я её уже не пустил, а для поддержания фокуса вивенди повел в ближайшую забегаловку, где под моим присмотром она уплела отбивную размером с лошадиное седло и чуть не три фунта жареной картошки.

Ту отбивную я прекрасно помню и по сей день, ибо если величиной она могла соперничать даже с лошадиным седлом, то прочими вкусовыми достоинствами — разве что с лошадиным копытом. Благодаря этому обстоятельству отбивная с лихвой оправдывала своё название: у меня, например, она отбила аппетит, зато у Кэролайн — поползновения на чужой титул.

Одержав нелегкую, но тем более почетную победу над суровым продуктом, Кэролайн душевно размякла, утратила боевой запал и вроде как удовлетворила свою жажду мести. Отколупнув от стола щепочку, она задумчиво принялась ковырять в зубах, и тут, озирая облик сестры, я с горечью отметил зубодробильные последствия её салунного образа жизни. И пусть, как говорится, в зубы я ей не заглядывал и не считал, с первого взгляда мне и так стало ясно: считать особенно нечего — все они уже наперечет. Я понял, как несладко приходилось Кэролайн все эти годы, и меня охватило острое чувство жалости. Оно ведь как получается? Женщина, с какой стороны её ни возьми, а существо отличное от мужчины, и что касаемо зубов, то в её жизни они играют куда большую роль, чем в нашей. Женщине — ей ведь и поулыбаться надо, и подхихикнуть, ну и посмеяться, наконец, чёрт подери, — было бы что показать! А что тут покажешь, когда вместо передних — сплошная пробоина? Вот то-то и оно!

— Ну? — говорю я ей, собираясь выяснить, как же она докатилась до такого состояния.

— Что «ну»? — оживилась Кэролайн. — Не «ну», а был бы ты настоящим братом, уже б давно сбегал и пристрелил эту поганую шлюху!

— Может быть, я ещё так и сделаю, — рассудительно заметил я, — но только вначале хотелось бы знать, чего такого она натворила кроме того, что перекрасила тебя из пиковой в червовую. С бубной пополам. И это при том, что у вас разные весовые категории.

— Это потому, что я не в форме, Джек! — пожаловалась Кэролайн. — Я форменным образом не в форме!

И залпом вливает в себя полкружки кофе.

— Мне очень плохо. Мне так плохо, что я просто-таки помираю. Ты и представить себе не можешь, до чего мне плохо!

Вот тут она была неправа. Я вполне представлял себе, до чего плохо может быть человеку, у которого в желудке застрял этот кулинарный монстр — я опять же имею в виду отбивную. Так что я очень даже сочувствовал Кэролайн. Более того, со свойственной мне врожденной деликатностью я попытался показать ей, где облегчить свою участь, но Кэролайн лишь безнадежно махнула рукой.

— Ах, да я не о том, Джек!

И в доказательство допивает остаток кофе.

— Я действительно умираю. Но умираю не от чего-нибудь, а… от любви! Да-да, Джек, твоя сестра умирает от любви, но… тебе этого никогда не понять, потому что ты черствое, холодное, бездушное и бессердечное существо — все вы, мужчины, одинаковы!

Несмотря на явную категоричность этого утверждения, я решил с нею не спорить, а наоборот, собрал в кулак всю свою мягкость, теплоту и сердечность и как можно задушевней спросил, в чём дело.

— В чем, в чем — ни в чем! — хлюпнула она носом, и я тут же переменил тему — не люблю, когда женщины плачут.

— Слышь, Кэрол, — интересуюсь я самым беззаботным тоном, ну, чтобы отвлечь её от грустных мыслей, — а как там, кстати, поживает твой разлюбезный Фрэнк, как его — Путаник, что ли? Помнится, году этак в шестьдесят седьмом он питал к тебе сильную слабость…

— Ах, да никак он не поживает, — вздыхает она, — если мы говорим об одном и том же. Только звали его не Путаник, а Затейник. Впрочем, это всё равно, потому как Фрэнк, несмотря на своё честное имя, оказался просто бесчестным подлецом и негодяем!.. Джек! Как только ты смылся, покинув свою беззащитную сестру на произвол судьбы, так этот подлый негодяй сразу же и полез попользоваться моей беззащитностью. Пришлось охладить его пыл, ну не то, чтобы очень, а так, слегка. «Кольтом» по голове… И знаешь, что этот подлец мне устроил? Он взял — и переохладился! Джентльмен называется… Но ему-то что: был Затейником, стал покойником — и всё. А мне что делать? Ты, кстати, куда пропал? Тут майор Норт всем рассказывал, будто в той драчке с индейцами ты драпанул так, что только тебя и видели; оставил, говорит, поле боя, и ещё этой… дизентерией обозвал.

— «Дезертиром», — поправил я машинально. Но Кэролайн не слушала: