Маленький человек, что же дальше?

— Наконец-то! Ты идешь или не идешь?

— Я бы пошел, — кричит Пиннеберг через дверь, — вот только…

— Значит, не идешь?

— Пойми, Кримна, я бы пошел, но вот жена… Сам знаешь, женщины…

— Значит, не идешь! — орет Кримна. — Нет так нет, пойдем без тебя!

Пиннеберг глядит ему вслед. Нескладная фигура Кримны темнеет на светлеющем небе. Потом снова скрипит калитка, и Кримну поглощает ночь.

Пиннеберг вздыхает. Он озяб, это не годится — стоять здесь в одной рубашке. Но он стоит и тупо смотрит в окно. Из комнаты доносится голос Малыша:

— Пап-пап! Мам-мам!

Пиннеберг на цыпочках пробирается в комнату.

— Маленькому надо бай-бай, — говорит он. — Маленькому надо еще немножко бай-бай.

Ребенок глубоко вздыхает, и отец слышит, как он поудобнее устраивается в постельке.

— Куку, — чуть слышно шепчет он. — Куку… Пиннеберг принимается искать в темноте резиновую куклу. Засыпая, Малыш всегда держит ее в руке. Пиннеберг находит куклу.

— На, Малыш, вот твоя кукла. Держи крепче. А теперь бай-бай, маленький!

Ребенок сопит, блаженно, счастливо, сейчас он заснет.

Пиннеберг тоже ложится; он весь закоченел и старается не касаться Овечки, чтобы не потревожить ее.

Он лежит, но заснуть не может, да теперь, пожалуй, и не стоит засыпать. В голову лезет всякая всячина. Сильно ли озлился Кримна, что он не пошел с ним на «дровозаготовки», и сильно ли он может навредить ему, Пиннебергу, в поселке. Потом: откуда взять денег на брикеты, раз у них теперь не будет дров. Потом сегодня надо съездить в Берлин, сегодня выдают пособие. Потом надо зайти к Путбрезе, отдать ему еще шесть марок. Деньги Путбрезе не нужны, он все равно их пропьет — с ума сойти, на что люди тратят деньги, которые так нужны другим. Потом Пиннеберг вспоминает, что и Гейльбуту надо отдать десять марок — вот и все пособие по безработице. На что жить и отапливаться следующую неделю — одному богу известно, а может, неизвестно и ему…

Так идет из недели в неделю, из месяца в месяц… Самое безотрадное то, что так будет тянуться вечно. Неужели была такая минута, когда он думал, что все кончено? Хуже всего то, что так тянется дальше, тянется и тянется… и конца этому не видать.

Мало-помалу Пиннеберг согревается, сон овладевает им. Может, все-таки удастся еще чуточку соснуть. Поспать всегда стоит. А потом звонит будильник: семь часов. Пиннеберг мгновенно просыпается, а вот и Малыш обрадованно кричит: «Тик-так! Тик-так! Тик-так!» — кричит до тех пор, пока отец не останавливает звонок. Овечка продолжает спать.

Пиннеберг зажигает маленькую керосиновую лампу с голубым стеклянным абажуром — день начался. Первые полчаса дел у него по горло, он беспрестанно бегает туда-сюда. Только натянул брюки, а Малыш уже просит «ка-ка», и отец приносит ему «ка-ка» — коробку из-под сигарет, полную старых игральных карт; это его любимая игрушка. В маленькой железной печурке, а теперь еще и в плите, пышет огонь; Пиннеберг бежит за водой к колонке, стоящей в саду, умывается, варит кофе, нарезает хлеб, намазывает куски маргарином. Овечка все еще спит.

Вспоминается ли Пиннебергу фильм, который он когда-то — давным-давно — видел? Жена там тоже лежала в постели, она была свежа, как бутон розы, а муж бегал и хлопотал по хозяйству. Увы! Овечка не свежа, как бутон розы, Овечке приходится целый день работать, Овечка бледная и усталая, Овечка вывозит на себе бюджет. Тут совсем другая картина.

Пиннеберг одевает сына и говорит, повернувшись к постели:

— Теперь и тебе пора, Овечка.

— Да, — покорно отзывается она и начинает одеваться. — Что сказал Кримна?

— Ничего. Просто обозлился.

— Ну и пусть злится. Что угодно, только не это.

— Видишь ли, — осторожно говорит Пиннеберг, — это совершенно безопасно. Они ходят за дровами всегда вместе, вшестером — ввосьмером. Тут ни один лесник не посмеет подступиться.

— Все равно, — решительно говорит Овечка. — Мы такими делами не занимаемся и заниматься не будем.

— А где взять денег на уголь?

— Сегодня я опять весь день штопаю чулки у Кремеров. Это три марки. А завтра, наверное, пойду чинить белье к Рехлинам. Это еще три марки. А на будущую неделю опять уже договорилась на три дня. Мои дела идут тут неплохо.

Кажется, в комнате становится светлее от ее слов, от Овечки словно веет свежим ветром.

— Такая трудная работа, — говорит он. — Штопать чулки девять часов подряд — и за такие гроши!

— А стол ты не считаешь? — говорит она. — У Кремеров очень хорошо кормят. Да я еще вам к ужину чего-нибудь принесу.

— Ты должна съедать все сама, — говорит он.

— У Кремеров очень хорошо кормят, — повторяет она.

Уже совсем рассвело, взошло солнце. Пиннеберг задувает лампу, они садятся за стол. Малыш сидит на коленях то у отца, то у матери. Он пьет молоко, ест хлеб, и в его глазенках сверкает радость вновь народившегося дня.

— Когда будешь сегодня в городе, — говорит Овечка, — купи для него четверть фунта хорошего масла. Я думаю, сидеть на маргарине ему не полезно. У него слишком медленно прорезываются зубки.

— Сегодня надо отдать Путбрезе шесть марок.

— Да, надо. Смотри не забудь.

— И Гейльбуту надо отдать десять марок за аренду. Первое — послезавтра.