Маленький человек (История одного ребенка)

На следующее утро меня разбудил аббат, хлопая по плечу. Я забыл обо всем во время сна!.. Это очень рассмешило моего спасителя.

— Ну, вставай, мой мальчик, — сказал он. — Колокол бьет, иди скорей. Никто не догадается ни о чем; отправляйся к своим ученикам, а во время рекреации приходи сюда, мы потолкуем.

Я вспомнил все. Я хотел благодарить аббата, но он вытолкал меня в дверь.

Урок показался мне очень длинным; и едва ученики успели выйти во двор, как я стучался в дверь аббата Жермана. Он сидел перед письменным столом, ящики которого были выдвинуты, и считал золотые монеты, укладывая их в кучки.

Когда я вошел в комнату, он повернул голову, но продолжал работу, не говоря ни слова. Когда он кончил, он запер ящики и, сделав мне знак подойти, сказал, улыбаясь мне своей доброй улыбкой:

— Все это для тебя: я свел твои счеты. Вот на дорогу, вот привратнику, вот в кафе Барбет, вот тому ученику, которому ты должен… Я отложил эти деньги, чтобы нанять рекрута вместо брата Каде, но Каде будет тянуть жребий только через шесть лет, а до тех пор мы еще встретимся.

Я хотел говорить, но он прервал меня:

— А теперь, мой мальчик, простимся… Слышишь звонок? урок мой сейчас начнется, а после урока тебя не должно быть в коллеже. Воздух этой тюрьмы вреден для тебя… Поезжай в Париж, работай, молись богу, кури трубку и постарайся сделаться человеком — слышишь ли? Настоящим человеком! Потому что, маленький Даниель, ты еще совсем ребенок, и я боюсь, что ты всю жизнь останешься ребенком.

Сказав это, он протянул мне руку с небесной улыбкой, но я бросился, рыдая, к его ногам. Он поднял меня и горячо поцеловал.

Раздался последний звонок.

— Ну, вот я и опоздал, — сказал он, поспешно собирая свои тетради и книги. Выходя, он еще раз обернулся ко мне: — У меня есть брат в Париже, священник, добрейшая душа… Но ты теперь так взволнован, что не запомнишь его адреса…

И, не говоря больше ни слова, он стал быстро спускаться по лестнице, с развевающейся рясой, держа в правой руке шапочку, а в левой — кучу бумаг и книг… Добрый аббат Жерман! Уходя, я бросил прощальный взгляд на его библиотеку, на маленький столик, на потухший камин, на кресло, в котором накануне столько плакал, на кровать, в которой так хорошо спал. И, думая о жизни этого странного человека, в котором сказывалось столько мужества, доброты, самоотверженности и смирения, я не мог не краснеть при мысли о собственном ничтожестве, и я дал себе слово не забывать аббата Жермана.

Но время шло… Мне нужно было еще уложить вещи, расплатиться с долгами, взять место в дилижансе…

Перед уходом я увидел на камине несколько старых, совершенно почерневших трубок. Я взял самую старую, самую черную и самую короткую из них и спрятал ее в карман, как реликвию. Затем я спустился вниз.

Внизу дверь гимнастического зала была отворена. Я невольно заглянул туда, и то, что я увидел, заставило меня вздрогнуть от ужаса.

Я увидел большой темный, холодный зал, блестящее железное кольцо и фиолетовый галстук с петлей, раскачивавшийся над опрокинутой скамейкой.

XIII. КЛЮЧИ ВИО

В то время, как я выходил из коллежа, потрясенный ужасным зрелищем, дверь комнаты привратника быстро отворилась и кто-то крикнул:

— Господин Эйсет! Господин Эйсет!

Это был хозяин кафе Барбет и достойный друг его, Касань, — оба с встревоженными, нахальными лицами.

Барбет заговорил первый:

— Правда ли, что вы уезжаете, господин Эйсет.

— Да, господин Барбет, — спокойно ответил я. — Я уезжаю сегодня.

Барбет подпрыгнул на месте, Касань также, но прыжок Барбета был значительно выше, так как я ему должен был гораздо больше денег,

— Как! Сегодня?

— Да, сегодня, — и я спешу занять место в дилижансе.

Я думал, что они бросятся на меня.

— А мои деньги? — спросил Барбет.

— А мои? — проревел Касань.

Не отвечая им, я вошел в комнату и, совершенно спокойно вынимая горсть новых золотых, данных мне аббатом, стал отсчитывать свой долг.

Эффект вышел неожиданный! Лица обоих прояснились, точно по мановению волшебного жезла… Получив деньги и сконфуженные выказанным страхом, они стали рассыпаться в любезностях и уверениях в дружбе.

— Неужели же вы действительно оставляете нас, господин Эйсет… О, как жаль! Какая потеря для заведения!

И затем последовали восклицания, вздохи, рукопожатия, слезы…

Еще накануне я был бы тронут этими выражениями дружбы, но теперь я был закален в вопросах чувств.

Пятнадцать минут, проведенные в беседке, научили меня понимать людей — по крайней мере, мне тогда так казалось — и, чем более усердствовали эти господа, тем отвратительнее они казались мне. Наконец, чтобы положить конец их смешным излияниям, я выбежал из коллежа и отправился взять место в благословенном дилижансе, который должен был увезти меня далеко от всех этих чудовищ.