Маленький человек (История одного ребенка)

За исключением этих детей, — ни одного друга. Вио улыбался мне своей слащавой улыбкой, брал меня под руку во время рекреаций, давал мне советы относительно выполнения устава; но я не любил его, не мог его любить — ключи его внушали мне непреодолимый страх. Директора я никогда не встречал. Профессора презирали Маленького Человека, смотрели на него свысока. Что же касается моих товарищей, то симпатия, которую выказывал мне Вио, точно удалила их от меня. Впрочем, с того дня, когда я познакомился с офицерами, я не возвращался в кафе Барбет, и товарищи не могли простить мне этого.

Даже привратник Касань и учитель фехтования Роже были восстановлены против меня. В особенности Роже, казалось, страшно злился на меня. Когда я проходил мимо него, он с бешеным видом крутил свои усы и таращил глаза, точно собираясь пронзить сотню арабов. Однажды он сказал очень громко Касаню, поглядывая на меня, что презирает шпионов. Касань не сказал ничего, но я видел по лицу, что и он не любит их… О каких шпионах была речь?.. Я много думал об этом.

В сущности, я переносил с большим мужеством проявления всеобщей антипатии. Учитель среднего отделения занимал со мною одну комнатку в третьем этаже, под самою крышею. В ней я искал убежища в свободное от занятий время. Так как товарищ мой проводил все свое время в кафе Барбет, я был полным хозяином комнаты; это была моя комната, мой уголок.

Как только я приходил к себе, я запирал дверь на ключ, ставил чемодан — стульев не было в моей комнате — перед старым письменным столом, покрытым пятнами и исцарапанным надписями, раскладывал все свои книги и принимался за работу…

Это было весною… Когда я, сидя у стола, поднимал голову, я видел синее небо и большие деревья, покрытые зелеными листьями. Кругом полная тишина. Только изредка доносился монотонный голос ученика, рассказывавшего урок, или слышалось восклицание рассерженного профессора, или ссора воробьев в листве… потом опять водворялась тишина… Коллеж точно спал.

Но Маленький Человек не спал. Он даже не мечтал, что составляет очаровательную форму сна. Он работал, работал без устали, пожирая латынь и греческий язык почти до потери сознания.

Иногда, в то время, когда он всецело отдавался своей сухой работе, в дверях раздавался таинственный стук.

— Кто там?

— Это я, Муза, твоя старая приятельница, повелительница красной тетради. Отвори поскорей, Маленький Человек.

Но Маленький Человек не отворял ей. До Музы ли ему было в то время?

К чорту красную тетрадь! Самое важное в данную минуту — побольше упражняться в греческом, сдать экзамен, быть назначенным профессором и, по возможности, скоро восстановить новый очаг дома Эйсетов.

Мысль о том, что я работаю для семьи, очень ободряла меня, скрашивала мою жизнь. Даже комната моя казалась уютнее… О, мансарда, милая мансарда, сколько чудных часов провел я в твоих четырех стенах! Как много я работал! И каким сильным чувствовал я себя тогда!..

Но если у меня бывали хорошие часы, то бывали и тяжелые. Два раза в неделю — в воскресенье и в четверг — нужно было гулять с детьми. Эти прогулки были для меня пыткой.

Большею частью мы отправлялись на «поляну» — большой луг, расстилавшийся, подобно ковру, у подошвы горы, в полуверсте от города. Несколько больших каштанов, три или четыре строения, выкрашенные в желтый цвет, быстрый ручеек в траве оживляли этот очаровательный уголок… Каждое из трех отделений отправлялось отдельно, но, по прибытии на поляну, их соединяли и оставляли под наблюдением одного из учителей, которым оказывался всегда я. Мои коллеги отправлялись в соседний трактир, где их угощали старшие воспитанники, а так как меня никогда не приглашали, то я оставался всегда с учениками… Тяжелая обязанность в этой восхитительной обстановке!

Как приятно было бы растянуться на этом зеленом ковре, в тени каштанов, вдыхать опьяняющий запах травы, прислушиваться к песням ручья!.. Вместо этого, приходилось наблюдать, кричать, наказывать… Целый коллеж оставался на моих руках. Это было ужасно.

Но ужаснее всего было для меня шествие по городу с моим отделением малолетних детей.

Другие отделения шли прекрасно, нога в ногу, стуча каблуками, как старые воины, и все в них напоминало дисциплину под звуки барабана. Мои же малыши ничего не смыслили в этом. Их нельзя было заставить итти рядами; держась за руки, они бежали и болтали без умолка всю дорогу. Я не переставал кричать: «соблюдайте расстояние!» Но они не понимали меня и шли в ужасном беспорядке.

Голова колонны, впрочем, была удовлетворительна; я ставил туда старших, самых серьезных, но хвост — какой хаос, какой беспорядок! Сумасбродная толпа с растрепанными волосами, грязными руками, в рваных штанах! Я не решался ближе всматриваться в них.

«Desinit in piscem», [4] говорил мне по этому поводу Вио, не лишенный в некоторых случаях остроумия. Не подлежит сомнению, что хвост моей колонны представлял плачевный вид.