Маленький человек из Архангельска

Теперь непонятными оставались кое-какие подробности, но они были очень важны. К примеру, ключи Иона всегда носил на серебряной цепочке в кармане брюк. Как удалось жене завладеть ими без его ведома? Ночью он спал более чутко, чем она, утром спускался вниз первым.

Правда, иногда, чтобы ее не будить, шел варить кофе в пижаме и халате. Так было и позавчера; с тех пор он к шкатулке не прикасался.

— Нет ли у вас книги по пчеловодству?

В лавку только что вошел двенадцатилетний мальчик: голос решительный, лицо испещрено веснушками, медно-рыжие волосы искрятся на солнце.

— Собираешься разводить пчел?

— В огороде на дереве я нашел рой, и родители разрешили мне на свои деньги построить улей.

Иона тоже был светло-рыжим, его переносицу тоже испещряли веснушки. Но в возрасте этого мальчика он уже носил очки с такими же толстыми, как сейчас, стеклами. Он иногда задумывался: может, из-за близорукости он видит людей и предметы не так, как другие? Этот вопрос занимал его. Он, например, прочел, что животные из-за особенностей зрения видят нас не такими, какие мы есть на самом деле: для некоторых из них мы выглядим в десять раз выше, почему их так и пугает наше приближение. Не происходит ли то же самое с близорукими, даже если их зрение более или менее выправлено с помощью очков? Без очков мир представлялся ему светлым облаком, в котором плавают настолько воздушные формы, что он даже сомневался, можно ли их потрогать.

Через очки же он видел предметы и лица словно под лупой: ему казалось, что они выгравированы резцом.

Жил ли он из-за этого в каком-то особенном мире?

Неужели очки, без которых он мог передвигаться лишь на ощупь, служили барьером между ним и окружающим миром?

На полке с книгами про животных он нашел книгу о пчелах и ульях.

— Эта подойдет?

— А она дорогая?

Иона посмотрел на цену, написанную карандашом на задней стороне переплета.

— Сто франков.

— Вы мне ее дадите, если я половину заплачу через неделю?

Иона не знал мальчика. Он был не из их квартала, а, по-видимому, из деревни; мать его, наверное, привозила на рынок овощи или кур.

— Забирай.

— Спасибо. Я обязательно приду в следующий четверг.

И на солнечной улице, и в тени рынка состав покупателей незаметно изменился. Рано утром это были главным образом простые женщины, приходившие за покупками, перед тем как отвести детей в школу. Кроме того, это был час гостиничных и ресторанных грузовиков.

К девяти, а тем более к десяти часам покупательницы были одеты уже лучше; в одиннадцать попадались и такие, что приводили с собой прислугу, которая несла за ними покупки. Стружка в канаве уже утопталась, став из золотистой — коричневой и липкой; она перемешалась с ботвой лука-порея и моркови, с рыбьими головами.

Джина не взяла с собой ни одежды на смену, ни белья, ни даже плаща, хотя ночью было еще свежо. С другой стороны, если она намеревалась остаться в городе, разве хватило бы у нее дерзости взять самые ценные марки?

После семи вечера автобусов ни в Бурж, ни в другие места уже не было; только в восемь пятьдесят две проходил скорый на Париж да в девять сорок — пассажирский из Мулена. На вокзале ее знали, но Иона не осмелился пойти туда и расспросить. Было слишком поздно. Он дважды упомянул про Бурж, и теперь ему приходилось держаться этой выдумки.

Почему он так поступил — Иона не знал. Не из-за боязни показаться смешным: все вокруг, не только на Старом Рынке, но и в городе знали, что до замужества у Джины были многочисленные любовники. Не следовало также забывать, что и после замужества она неоднократно убегала из дому. А может, это стыдливость заставила его ответить сперва Ле Буку, а потом Палестри: «Она уехала в Бурж»? Стыдливость, родившаяся из робости? То, что происходило между ним и Джиной, никого не касалось, и он считал себя последним, кто имеет право говорить об этом. Если бы марки не исчезли, он ждал бы весь день, потом ночь в надежде, что она вот-вот вернется, словно сбежавшая собачонка.

Спальня была не прибрана, шкатулка не закрыта; он поднялся и убрал постель так же методично, как прежде, когда был холостяком и обходился без постоянной прислуги. Джина появилась в доме именно как прислуга. До нее у него убирала старая Леони, в свои семьдесят лет еще работавшая ежедневно по восемь-девять часов в разных домах. У нее страшно опухали ноги. В последнее время она с трудом поднималась по лестнице; дети Леони, жившие в Париже, не собирались брать ее к себе, и доктор Жублен устроил старуху в богадельню.

С месяц Иона оставался без прислуги, но это его не очень беспокоило. Он, как и все вокруг, знал Джину: встречал на улице, иногда продавал ей книги. В то время она вела себя с ним вызывающе, как, впрочем, со всеми мужчинами, и он краснел всякий раз, когда она входила к нему в магазин, особенно летом: ему казалось, что она приносит с собой слабый запах подмышек.

— У вас все еще никого нет? — спросил однажды утром Ле Бук, когда Мильк пил кофе.

Он никогда не мог понять, почему Ле Бук, как и другие соседи, обращался к нему на «вы», хотя между собой все они были на «ты» и называли друг друга по имени.