Маленький человек. Сборник

Сестра долго мялась, краснела, а потом призналась, что любит Серёжу, а он её. Мама против, потому что Серёжа младше на пятнадцать лет. Но это ничего не значит. Вместе они быть не могут, вот и бегают тайно друг к другу. Точнее это она к нему бегает. Мама ругается.

При всей серьёзности ситуации Марысе захотелось рассмеяться. Представьте себе женщину предпенсионного возраста, которая боится мамы. А потом Аннушка расплакалась, и смеяться расхотелось.

– Мне же так хочется побыть счастливой. Пусть немного, пусть чуть-чуть, – всхлипывала она. – Но как я оставлю маму? Она же не сможет одна, она с ума сойдёт. Нет, она не держит, но у неё сердце больное. Кто станет за ней ухаживать? Кому она нужна кроме меня?

– Мне нужна, – твёрдо сказала Марыся. – И Нине.

– Ты меня прости, – Аннушка опустила голову, – но ты с ней уже лет десять не виделась, только по телефону говоришь. И Нина тоже…

– Я никогда не была счастлива по-настоящему, – продолжала сестра. – Я всю жизнь прожила в ожидании счастья, думала, что впереди ещё много всего. И вот я старуха, а счастья как не было, так и нет.

– Тоже мне старуха! – с досадой сказала Марыся. Ей в голову пришла неожиданная мысль о том, что она-то счастливой была всегда. Плакала только когда отец умер, и Володя погиб, но и тогда быстро в себя пришла, долго не убивалась. Бесчувственная? Нет. Просто душа такая лёгкая, всё плохое быстро забывает.

Не старь себя раньше времени! – приказала она. – Езжай к своему Серёже, а к маме я перееду.

Она и сама до конца не понимала, зачем предложила Аннушке идею с переездом. Спросила только, как фамилия её Серёжи. Услышав в ответ «Потапов», облегчённо вздохнула: «Хорошая фамилия, русская. Никуда не уедет».

Только вспомнился отчего-то мёрзнувший на остановке Вовчик с букетиком в руках и его тихое: «Как ты сегодня, мамочка?» Свою маму Марыся не видела больше десяти лет. И Нину почти не видела, а Аннушка появилась в её жизни только после падения. Детей с внуками редко навещает, любит одиночество. На самом деле любит. Просто кажется, что никто никуда не денется, ни через год, ни через десять, что будут они всегда, что всегда успеешь.

Марыся отправилась в магазин. Там в зале рыдала Инна. Ненакрашенная не похожая на саму себя, она не раскладывала, почти швыряла товар на полку.

– Что случилось? – спросила Марыся, думая, что её опять кто-то избил.

Инна пнула стоявшую на полу коробку и убежала в подсобку.

– У неё отец умер, – объяснила другая продавщица Юля. – Подрался с кем-то, а его убили. Он над ней, знаете как издевался? Бил, а она ревёт дура. Радоваться надо.

– Отец всё-таки, – вздохнул Вовчик. – У меня отца никогда не было. Мама за двоих была. Она у меня замечательная.

– Уж лучше никакого, чем такой. А мама твоя могла бы и получше сыну брюки гладить. Гляди, какие у тебя стрелки интересные!

– Ничего она мне не должна! – огрызнулся Вовчик. – Брюки я сам себе глажу. Просто не умею. Ничего, ещё сто раз поглажу и научусь. А мама моя не для того живёт, чтобы меня обхаживать!

Конечно, никто никому ничего не должен, думала Марыся. И она не должна ничего сестре. Но ей всё-таки было неудобно за своё счастье и за самоустранение от заботы о маме. Могла бы иногда приезжать, ночевать у неё, подарила бы Аннушке немного свободы. А то некрасиво получилось – упорхнули старшие сёстры из родительского гнезда, а младшей и деваться некуда.

На следующее утро Вовчик застал Марысю у двери магазина. Наклонившись, она что-то делала со ступеньками.

– Вы там что диверсию задумали? – крикнул он. – Мстите?

Женщина с трудом разогнулась, и Вовчик увидел лежавшие на ступеньках чёрные резиновые коврики.

– Мой прощальный подарок! – сообщила Марыся. – Уезжаю в Монино. Можно не благодарить!

Улыбнулась и пошла прочь.

«Странная женщина», – подумал Вовчик.

А ещё через несколько дней заявилась Алла. Осмотрела коврики, довольно улыбнулась.

– Можете, когда хотите! – сказала она. – Стоило в прокуратуру написать, как забегали.

Вовчик решил её не разочаровывать. Спросил только, не собирается ли она в Монино.

– Я? – удивилась Алла. – Что мне там делать? Я ещё здесь пригожусь.

«К сожалению», – мысленно прибавил Вовчик.

Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь однажды заглянул в её окно

Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь однажды заглянул в её окно. Другие наклеивали на стёкла пленку, отгораживались от мира плотными шторами, воздвигали железный занавес в виде рольставен. Вера убрала всё, что могло помешать прохожему разглядеть её уютную крохотную кухню. Даже цветы покинули привычный подоконник, переселившись в комнату, единственное окно которой уныло таращилось на заросший кустами палисадник.

Верина мама любила цветы. Больше всего герань. Особенно красную. В любом виде – на окнах в горшках, на диванном покрывале, на картинах художников. Художники тоже любили красную герань, и мама часто посылала Веру на поиски очередной репродукции, которая помещалась в рамку и вешалась над кроватью. Через некоторое время её сменяла новая, тоже с геранью.