Маленький человек

— К-кажется, яз-зык да-дан нам, чтобы о-об-щаться. А п-получается на-наоб-борот: мы разг-говариваем, чтоб-бы п-прятать от со-собеседников св-вои м-мысли.

— У тебя плащ за десять баксов, — слегка грассируя в нос, протянула она, щёлкнув портсигаром. — Нищеброд, что ты можешь мне дать?

И Лютый, хлопнув себя по лбу, как по пустому карману, попятился к выходу.

Накрапывал дождь. Мимо текли прохожие, скользили листвой, которую гонит ветер, а Лютый шёл по улице, перекатывая на языке «нищеброд» и уворачиваясь от зонтиков, норовивших выколоть глаза. Дома нависали над ним, разинув каменные рты-арки, и Лютый подумал, что в этом городе всегда дождь, который пережидают под своим зонтиком, а разговоры отличаются от провинциальных сплетен, как «бар» и «раб». В этот же вечер он отправился на вокзал и, глядя из вагона на уплывающую платформу, чувствовал себя мухой на клейкой ленте, которая, взлетев, оставляет на ней свои лапки.

Так Лютый понял, что у одиночества много личин. В провинции оно тихое, как шёпот за спиной, а в столице бьёт по голове, будто грабитель с дубинкой, и орёт в уши тысячами голосов; у женщин оно холодное, как пустая постель, а у мужчин холодное, как холостяцкий ужин. У одиночества, как у человека, есть возраст: в юности оно плаксивое, как любовные стихи, выцарапанные на стене, а в старости — сварливое и дряхлое, так что все люди одиноки, но каждый — по-своему.

Завидев дым фабричных труб, плывший над верхушками деревьев, Лютый почувствовал, как горячий комок подкатил к горлу, и он едва не расплакался, удивившись, как соскучился по городу, в котором был так несчастен. Провожатый подтолкнул его в спину и, не оборачиваясь, побежал обратно, насвистывая под нос.

Оставшись один, Лютый едва не бросился следом за ним, но саам уже скрылся в тайге, а Лютый хорошо знал, что в лесу тропинки исчезают, как только по ним пройдёт человек, а на их месте появляются другие, которые, путая и сбивая со следа, уводят в другую сторону.

Под ногами кувыркались жёлтые листья, холодное солнце висело, словно нарисованное, и совсем не грело. Саамы рассказывали, что ночью, уезжая с неба на важенке, солнце вновь становится человеком, и у него, как у всех, есть жена и дети. Лютому казалось, что и в лесу его окружают люди: застывшие в гримасах камни, хохочущие реки, обнявшиеся деревья, переплетающиеся ветвями, словно влюблённые. Упав в расставленные, будто руки, мохнатые еловые лапы, Лютый разрыдался, как на плече у друга.

Прежде казавшийся ему тихим и сонным, городишко вдруг стал крикливым, как мегаполис. Клаксоны, сирены, заводской шум, смех, плач, обрывки разговоров — всё шумело, орало, звенело так, что у Лютого закружилась голова. Из разинутой автомобильной пасти торчал человек, и ему чудилось, что копавшегося в капоте шофёра проглотило чудовище, а серые дома, обступавшие со всех сторон, мерещились отвесными фьордами. Савелий, попятившись, бросился было обратно в лес, но позади уже собрались зеваки. Вооружившись палками и камнями, мужики уставились на него, почёсывая затылки. Лютый увидел, что стены домов оклеены его портретами, один из которых принёс в саамское стойбище убитый коротышка.

— Эй, бомжара, ты откуда пришёл? — крикнул один из мужиков, сделав пару шагов.

— Не подходи к нему, видишь, не в себе!

Лютый провёл по сломанному носу, спутавшейся бороде, длинным космам, из которых торчали ветки и сухая трава, и понял, что любой житель города сейчас похож на его портрет больше, чем он сам. А мужики продолжали спорить, разглядывая странного бродягу, которые больше был похож на лешего, чем на бомжа.

— Какой-то он подозрительный, может, ментов вызвать?

— И правда, вид у него безумный.

— Я — Савелий Лютый! — кивнув на своё фото, крикнул он.

Шаркая обмотками на ногах, Лютый побрёл дальше, и растерявшиеся мужики, не отставая и не приближаясь, пошли за ним. «Савелий Лютый», — повторяли они, пробуя его имя на вкус, и каждый раз, когда Савелий оборачивался, замахивались на него палками. Прохожие, останавливаясь, с любопытством смотрели на них, пожимая плечами, или присоединялись к идущим, сами не зная, зачем. «Это Лютый!» — громко выкрикнул кто-то, и вокруг испуганно зашептали: «Это Лютый! Это Лютый! Лютый!»

Новость разнеслась по городу, растревожив муравейник, и, бросая дела, жители сбегались посмотреть на того, кого вначале считали убийцей, потом убитым, а теперь не знали, что и думать о нём, но хотели увидеть собственными глазами.

— Да это не Лютый! — спорили в толпе.

— Лютый, точно Лютый!

На улицах было шумно, женщины, прижимая руки к груди, охали и причитали, дети плакали, а мужчины кричали, тыча пальцем в заросшего бродягу. Прохожие, завидев идущую прямо по проезжей части толпу, спешили к ним, чтобы узнать подробности, и оттого людей всё прибывало и прибывало.

В окнах, дрожа от любопытства, шевелились занавески, и жильцы, распахнув рамы, высовывались по пояс:

— Что случилось? — приложив ладони ко рту, спрашивали они. — Что за собрание? Куда все идут?