Маленький человек

«Мне даже комнату в общаге дали тринадцатую», — кляня нелепую жизнь, жаловалась Севрюга. В городе общежитий было три. В первом ему открыла полупьяная девка, кормившая грудью сморщенного младенца. К горлу подкатил ком, и Савелий, отшатнувшись, скатился с лестницы, как с ледяной горки. Опустившись на скамейку, он долго сидел, откинув голову, и думал, что не так давно и сам, умирая от голода, жадно бы припал к её груди.

Из тринадцатого номера рабочей общаги слышалась семейная перебранка, так напоминавшая ссоры с женой, и Лютому казалось, что, толкни он дверь, увидит себя и свою жену, покрывшуюся от крика красными пятнами.

Третье общежитие стояло на пустыре, где когда-то было футбольное поле, а теперь высилась свалка, на которую Бог весть откуда свозили деревянные ящики, сломанную мебель и целлофановые мешки, туго набитые мусором. Дом стоял развёрнутой в прямой угол книгой, так что из одного крыла были видны окна другого. Верхний этаж, закопчённый пожаром, зиял пустыми окнами, зимой сюда забирались бомжи, и сторожа боялись подниматься к ним, чтобы не наткнуться на нож. Один из бродяг вывалился ночью из окна, но его никто не хватился, и он лежал под окнами общежития, пока не начал сходить снег и кто-то из жильцов не увидел торчащую из сугроба руку.

В коридоре пахло подгоревшей сковородкой и дешёвым одеколоном, на дверях комнат половой краской были намалёваны номера, а за стеной, будто одинокий, выживший из ума старик, бубнил телевизор. Половицы скрипели, как больные суставы, и Лютый делал каждый шаг опасливо, будто боялся провалиться под пол.

У двери Севрюги валялись мятые квитанции и сигаретные окурки.

— Давно её не было, — выглянула из соседней комнаты старуха с длинным, крючковатым носом, оглядев Лютого с ног до головы. — Может, померла?..

И, не дождавшись ответа, прикрыла дверь.

Достав нож, Лютый сковырнул хлипкий замок и, словно вор, скользнул внутрь. Из мебели в комнате стояли узкая кровать, тарахтевший холодильник и пара стульев, на спинках которых была развешена одежда. В холодильнике Лютый нашёл плесневелый кусок сыра и вздувшийся пакет кефира, на кровати валялся начатый сканворд. Он снял со стены фотографию в рамке и, растянувшись на кровати, долго смотрел на девушку, которая была такой красивой, что могла любоваться собой даже в кривом зеркале.

На работу к Лютому приезжал подполковник с такой тяжёлой походкой, будто каждый шаг давался ему с трудом. Осматривая бумаги Лютого, он водил носом по чертежам и пересказывал суд над Каримовым, а сослуживцы Савелия, обступив его, гадали, как ему удаётся говорить одно, читая другое.

Подводя черту, подполковник попросил:

— Поддержите человека: три месяца скитался в лесу, многое пережил, не дай Бог никому.

— А раньше говорили, что он бандита застрелил, — тихо прошептала секретарша, стоявшая в дверях.

— Давно с ним работаете?

— Лет пятнадцать за соседними столами, — нервным жестом поправив очки, ответил сослуживец.

— Ну и что скажете, мог он кого-нибудь застрелить?

И мужчина, снова поправив очки, рассмеялся.

А на следующий день появился Лютый, и пока он шёл по длинному коридору, его провожали взглядами, которые толкали Савелия в спину. А ему казалось, что он шёл по этому коридору и вчера, и позавчера, и месяц назад, а вечерами, не попадая в рукава плаща, который натягивал по дороге, сбегал по лестнице, отсчитывая шагами последние секунды рабочего дня, и в это время не он, а кто-то другой жил в лесу, прячась от мелкого, как туман, дождя в собранном из веток шалаше.

При его появлении в кабинете смолкли разговоры. Смущаясь, Лютый поздоровался, едва разомкнув губы, и сослуживцы не услышали его. Он протиснулся за шкаф, где стоял стол, и поймал себя на мысли, что его движения привычны, как будто не было трёх безумных месяцев, выпавших из его жизни, как гнилые зубы. Прячась за кадкой с засохшей пальмой, Савелий повесил плащ на вбитый в стену гвоздь, включил компьютер, достал из ящика карандаши и взялся разбирать бумаги, в беспорядке разбросанные по столу.

Сослуживцы, с которыми он, как и прежде, не находил общего языка, даже когда молчал, выглядывали из-за компьютерных мониторов, опасливо косясь в угол, но к середине рабочего дня о Лютом забыли, погрузившись в обыденную суету. В окно сонно билась муха, и их разговоры сливались с её жужжаньем.

В обеденный перерыв Лютый спустился в столовую, где пахло едой и сплетнями, а дородная официантка, задевая полными бёдрами столики, смахивала крошки на пол.

— Несчастный ты мужик, — покачала она головой, посмотрев на Савелия, — всё у тебя не так, всё не как у других.

Смутившись, Лютый уткнулся в ладонь, пересчитывая мелочь. А тощая буфетчица с вытянутым лицом, на котором едва умещался широкий, пухлый рот, не дожидаясь, поставила перед ним тарелки с супом и макаронами, которые, не изменяя привычке, он покупал каждый день, много лет спускаясь в столовую в одно и то же время. Лютый хотел было попросить картофельное пюре, размазанное по тарелке, но, смутившись, высыпал деньги перед буфетчицей, взяв блюда.