Маленький дом

Пол Боулз Маленький дом

Маленький дом построили шестьдесят или семьдесят лет назад на главной улице бывшей деревни в нескольких милях от города; постепенно город разросся и теперь обступил домик со всех сторон. Сначала он был одноэтажный, но потом над кухней надстроили еще одну комнату. В ясную погоду из окна верхней комнаты до сих пор можно было увидеть далекие горы на юго-западе. Любила сидеть здесь Лейла Айша — перебирала четки и думала о том, до чего же изменилась ее жизнь с тех пор, как сын перевез ее к себе. Где-то за горами была долина, где прошла вся ее жизнь. Не хотела бы она очутиться там снова.

Поначалу она думала, что переезд в город — большое счастье, но теперь сомневалась. Правда, еда здесь лучше, и еды вдоволь, но домик больно маленький, тесно в нем. Про себя она жалела, что Садек не нашел жены получше, чем Фатима, хотя у сватов дом большой и неподалеку. За то, что Садек женился на их никчемной дочке, могли бы выделить ему часть дома. Там бы жилось им свободно, не путались бы друг у друга под ногами. Но когда говорила об этом Садеку, он только смеялся.

Уж больше года, как сын женился, а ребенком и не пахло — винила в этом Лейла Айша невестку, не знала, что молодые договорились не заводить ребенка, пока не накопят денег.

А Фатима огорчалась и нервничала с тех пор, как к ним переехала свекровь. Старуха была разборчива в еде и все время недовольна тем, как Фатима ведет хозяйство. Что бы ни делала Фатима, Лейла Айша стояла рядом, наблюдала, качала головой и приговаривала: «В мое время, когда Мулай Юсеф был жив, не так делали». Ей казалось, что Фатима плохо старается с обедом для Садека, когда он приходит с работы.

— Зачем ему полчаса еды дожидаться? — спрашивала она. — Почему заранее все не приготовишь и не подашь, как только шаги его услышишь? Чересчур хорош он для тебя, вот в чем беда, пользуешься его добротой.

Потом Лейла Айша отводила Садека в сторонку и говорила, как ее не любит Фатима, как оскорбительно с ней обходится. Не выводит меня прогуляться, на рынок с собой не берет. Другой раз мне хочется выйти, а одна не могу. А на днях повела меня к доктору, да так быстро пошла, что я задохнулась. Знаю, она моей смерти хочет, вот и все.

Садек рассмеялся и сказал: «Ты с ума сошла».

С тех пор как свекровь поселилась у них, Фатима уговаривала ее сбросить свой хаик[1] и носить галабею[2], как все городские женщины, но Лейла Айша очень не одобряла женщин в джабалле и говорила, что Мулай Юсуф наверняка запретил бы такое бесстыдство. Для Фатимы хаик был признаком деревенщины; меньше всего ей хотелось, чтобы ее приняли за деревенскую. Стыдно по улице идти, когда рядом семенит старуха в хаике.

В разговорах Фатима всякий раз норовила напомнить свекрови, что ей уступили лучшую комнату в доме. Обе знали, что это не так. Да, там было больше окон и больше света, чем в комнате, где спали молодые. Но приходилось лезть наверх, и при каждом ливне крыша текла все в новых местах, а Садек с Фатимой нежились себе в комнате возле кухни.

Ни та ни другая не были уверены в своем положении и потому открытой враждебности не проявляли, боясь, что Садек вдруг примет сторону противницы. При нем вели себя смирно, и жизнь в доме текла без скандалов.

Лейла Айша давно нащупала у себя мясистый нарост на середине хребта, но никому об этом не говорила. Однажды, когда она сидела на полу и Садек помог ей подняться, он почувствовал у нее под платьем странное утолщение и от неожиданности вскрикнул. Нелегко было убедить ее показаться врачу, но Садек был тверд и в конце концов настоял на своем. Доктор рекомендовал безотлагательно удалить опухоль и назначил день операции.

Последние дни перед госпитализацией старуха волновалась. Она слышала, что наркоз — дело страшное, боялась, что истечет кровью, и твердила, что не верит в христианскую медицину.

— Не бойся, — говорил ей Садек. — Тебя вылечат.

В ночь перед больницей Садек и Фатима сидели у себя в комнате и рассуждали, во что может обойтись операция. Лейла Айша ушла наверх и собирала вещи.

— Все, что я сэкономила, покупая еду подешевле, — с сердцем сказала Фатима.

— Будь она твоя мать, ты бы отнеслась по-другому, — сказал он.

Она не ответила. В дверь постучали. Проведать Лейлу Айшу и попрощаться пришла Лейла Халима, пожилая женщина, жившая напротив, через улицу.

— Она наверху, — скучным голосом сказала Фатима. Вздыхая и кряхтя, соседка поднялась по лестнице, а Садек и Фатима продолжали свои безрадостные подсчеты.

Утром, когда Лейла Айша отправилась в больницу, Садек и Фатима сели завтракать, и Садек окинул взглядом комнату:

— Без нее как-то по-другому стало, правда?

— Тише, — сказала Фатима.

Он обернулся к ней:

— Знаю, тебе не нравится, что она с нами. Знаю, она тебя нервирует. Но она моя мать.

Фатима сделала обиженное лицо:

— Я сказала только, что стало тише — больше ничего.

В конце дня, когда Садек пришел с работы, Фатима дала ему большую корзинку. Он взвесил ее на руке. Тяжелая.

— Отнеси матери в больницу. Это тажин[3] с лимонами, еще горячий.

Это было любимое блюдо матери.