Маленький дом

— Это особенная еда, для меня только, продолжала она, уже с ноткой негодования. Больше ни для кого. Снадобье. Ты что же думаешь, я есть его собралась? Я хотела, чтобы яд в тажине вытянул из моего тела яд.

— Не понимаю, о чем ты толкуешь, — сказал кади.

— Берешь его в рот и выплевываешь. Опять берешь в рот и выплевываешь. И так все время. И всякий раз споласкиваешь рот водой. Это старинное снадобье у нас в деревне. От любого яда спасает.

— Ты не понимаешь, что женщину убила по своей дурости?

Лейла Айша затрясла головой:

— Нет-нет. Это судьба у нее такая.

В зале раздался пронзительный голос Фатимы: — Врет! Неправда! Она знала, что еду не принимают в больницу! Знала еще до того, как легла!

Фатиме приказали замолчать. Тем не менее кади взял ее слова на заметку и на другой день, когда ее вызвали на свидетельское место, попросил объясниться. В результате ее показаний свидетельницей вызвали Лейлу Халиму, соседку с другой стороны улицы. Ее тоже попросили распустить хаик; она подчинилась с явным неудовольствием.

За два или за три дня до того, как Лейле Айше лечь в больницу, я ее навестила. Хотелось сделать ей приятное, и я сказала:

— Попрошу дочь напечь печенья и отнести тебе в больницу.

Она говорит:

— Ты очень добра, но это ни к чему. У них новый закон, мне доктор сказал — еду в больницу нельзя приносить.

Я все равно велела дочери сделать печенье и вечером перед тем, как Лейле Айше ложиться, сама ей отнесла. Подумала, пусть завернет в свои вещи, положит в сумку, там его не увидят.

— Достаточно, — сказал кади и жестом отпустил ее. Потом, сверкая глазами, обратился к Лейле Айше:

— Ну что ты теперь мне скажешь?

— Я тебе все сказала, — спокойно ответила она. — Я, пока возилась со своим лекарством, совсем забыла, что в больницу его не пустят. Старая я стала. Забывать стала.

В углу зала поднялось какое-то волнение — Фатима закричала:

— Ничего она не забыла! Знала, что Садек отдаст моей матери!

Фатиму вывели, она упиралась и продолжала кричать. Лейла Айша стояла спокойно, дожидаясь, когда к ней обратятся. Кади только посмотрел на нее, и на лице у него было написано сомнение.

Наконец он раздраженно сказал:

— Ты глупая, темная женщина. Слыхано ли, чтобы яд во рту подействовал против яда в крови? Думаешь, кто-нибудь поверит в такую чепуху?

Лейла Айша осталась невозмутима.

— Да, терпеливо сказала она. — Христианские лекарства лучше помогают, если к ним прибавить мусульманские лекарства — это все знают. Аллах всемогущ.

Кади, отчаявшись, закрыл дело и отпустил троих ответчиков домой, но предупредил Садека, что если его мать опять учинит какое-нибудь безобразие, вся ответственность ляжет на него, поскольку сама она явно не способна отвечать за свои действия.

Ночью, когда Лейла Айша уснула у себя наверху, Фатима предъявила Садеку ультиматум. Либо он отошлет мать, либо она от него уйдет и будет жить с отцом.

— Она убила мою мать, я не останусь с ней под одной крышей.

Садеку достало ума согласиться, он не стал возражать. После того, что мать устроила, он сам пришел к выводу, что лучше отправить ее обратно в деревню к остальной родне.

Его решение она восприняла спокойно — кажется, даже предвидела его. В надежде убедить мать, что это с его стороны не произвол, что он вовсе не хочет от нее избавиться, Садек добавил:

— Видишь, что наделала твоя глупость?

Тогда она повернулась к нему и посмотрела ему в глаза:

— Ты ни в чем меня винить не можешь. Не моя вина, что ты так и живешь в маленьком доме.

В тот момент ее слова показались Садеку бессмысленными — лепет выжившей из ума старухи. Позже, когда он вернулся из деревни в долине и тихо зажил с Фатимой, они ему вспомнились. Потом он часто о них думал.

Перевод Виктора Голышева.