Маленький друг

– Нет. Гарриет в больнице, потому что у нее эпилепсия. Эпилепсия, дебил, – Пем постучал себя по лбу.

– Ох, Пем, – в кухню вошла мать в коротком теннисном платьице, которое подчеркивало ее загар. Волосы у нее были идеально уложены. – Ну и зачем ты ему сказал?

– Я не знал, что нельзя говорить, – обиженно сказал Пем.

– Я же тебя просила!

– Ну прости. Вылетело из головы.

Хили растерянно глядел то на мать, то на брата.

– Для ребенка это клеймо на всю жизнь, особенно в школе, – мать уселась с ними за стол. – Несладко ей придется, если слух пойдет. Впрочем, – она взяла вилку Пема, отломила большой кусок недоеденного торта, – когда мы с вашим папой об этом узнали, то совсем не удивились. Это многое объясняет.

– Что такое эпилепсия? – настороженно спросил Хили. – Это типа как чокнуться?

– Ну что ты, кроха, – торопливо заговорила мать, положив вилку, – нет-нет-нет, это совсем другое. Не вздумай нигде такое сказать. Просто это значит, что Гарриет иногда теряет сознание. У нее бывают судороги. Ну, как.

– Да вот так, – вмешался Пем.

Он наигранно, по-клоунски закатил глаза, высунул язык, затрясся всем телом.

– Пем! Прекрати!

– Эллисон все видела, – сказал Пем. – Говорит, с ней так минут десять было.

Мать, заметив, что Хили странно на нее смотрит, потрепала его по руке.

– Не волнуйся, малыш, – сказала она. – Эпилепсия – это не опасно.

– Разве что когда эпилептик за руль садится, – сказал Пем. – Или за штурвал самолета.

Мать строго на него посмотрела – впрочем, не строже обычного, то есть совсем не строго.

– Я поехала в клуб, – сказала мать, вставая из-за стола. – Хили, папа сказал, что утром сам отвезет тебя на репетицию. Смотри, никому не рассказывай в школе, о чем мы тут с тобой говорили. И за Гарриет не волнуйся. Говорю тебе, с ней все будет хорошо.

Мать ушла, и вскоре они услышали, как ее машина выехала со двора. Пембертон встал, открыл холодильник и стал рыться на верхней полке. Наконец, он вытащил оттуда банку “Спрайта”.

– Ты такой дебил, – сказал он, прислоняясь к холодильнику и откидывая волосы со лба. – И как только тебя в класс коррекции не записали, удивительно просто.

Больше всего на свете Хили хотелось рассказать Пембертону, как он ходил к башне за пистолетом, но он старательно помалкивал, обиженно уставившись в стол. Как вернется домой с репетиции, сразу позвонит Гарриет. Ей, наверное, будет не очень удобно разговаривать. Тогда можно будет задавать ей вопросы, а она пусть отвечает: да или нет.

Пембертон, с треском открыв банку газировки, сказал:

– И не стыдно тебе такой бред нести? Хочешь круче казаться, а на самом деле только позоришься.

Хили промолчал. Он сразу ей позвонит. Если удастся потихоньку от всех смыться, то, может, он даже сумеет позвонить ей из автомата в школе. А как только ее выпишут, они встретятся, засядут у нее в сарае, и уж тогда она ему все расскажет – и о пистолете, и о том, как она провернула всю операцию – как застрелила Фариша Рэтлиффа, как загнала Дэнни в башню, – то-то будет круто. Она одержала победу, она добилась своего, невероятно, но факт, как она все сказала, так и сделала – и не попалась.

Он взглянул на Пембертона.

– Говори, что хочешь, мне все равно, – сказал он. – Гарриет – просто гений.

Пем рассмеялся:

– Еще бы, – сказал он, выходя из кухни, – особенно по сравнению с тобой.