Маленький друг

Гарриет даже в голову не пришло, что она пробралась к ним, чтобы забрать книжку. Увидев сгорбленные плечики Лашарон, она вдруг так и вспыхнула от ярости. Не успев даже ничего подумать, она запустила в нее остатками кекса.

Лашарон взвизгнула. В кустах позади нее что-то резко зашуршало. Пару секунд спустя Лашарон тенью метнулась через двор и понеслась по ярко освещенной улице, а за ней на довольно приличном расстоянии, спотыкаясь, семенила фигурка поменьше, у которой не получалось бежать так быстро.

Гарриет так и стояла коленками на подоконнике, просунув голову между занавесок, и глядела на полоску пустого блестящего тротуара, по которому только что умчались юные Одумы. Стояла звенящая тишина. Ни листик не шелохнется, ни кошка не мяукнет, в луже сверкает луна. Не слышно было даже колокольчиков, которые висели над крыльцом миссис Фонтейн.

Наконец она заскучала и с досадой слезла со своего наблюдательного поста. Гарриет снова принялась строчить в блокноте, почти позабыла, что хотела караулить Эллисон, и даже рассердилась, услышав, как к дому подкатила машина.

Она прошмыгнула обратно к окну, тихонько отодвинула занавеску. Эллисон стояла возле голубого “кадиллака”, рядом с водительской дверью, вяло поигрывала подвесками на браслете и что-то еле слышно говорила.

Пембертон захохотал. При свете фонарей волосы у него казались ярко-желтыми, как у Золушки, и были такими длинными, что из-под них наружу торчал только острый кончик носа, делая его похожим на девчонку.

– Да ну, брось, дорогая, – сказал он.

Дорогая? Это еще как понимать? Эллисон обошла машину и пошла к дому – задние фары “кадиллака” обдали красным ее голые коленки, – Гарриет выпустила занавеску и засунула блокнот под кровать.

Хлопнула входная дверь. Машина Пема с ревом умчалась прочь. Эллисон зашлепала по ступеням – она как была босиком, так необутой и уехала кататься – и вплыла в спальню. Не обращая никакого внимания на Гарриет, она прямиком направилась к зеркалу над комодом и стала сосредоточенно, почти уткнувшись в зеркало носом, разглядывать свое лицо. Потом она уселась на кровать и аккуратно стряхнула гравий, прилипший к желтоватым подошвам.

– Ты где была? – спросила Гарриет.

Стаскивая платье через голову, Эллисон что-то неразборчиво промычала.

– Я видела, как ты уезжала. Куда ты ездила? – спросила Гарриет, так и не дождавшись ответа.

– Не знаю.

– Не знаешь, куда ездила? – Гарриет буравила сестру взглядом, пока та натягивала белые пижамные штаны, то и дело рассеянно поглядывая на себя в зеркало. – Хорошо время провела?

Старательно не глядя Гарриет в глаза, Эллисон застегнула пижаму, забралась в кровать и принялась обкладывать себя плюшевыми игрушками. Перед тем как заснуть, она всегда рассаживала их в строго определенном порядке. Потом она с головой укрылась одеялом.

– Эллисон?

– Да? – наконец раздался невнятный голос из-под одеяла.

– Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили?

– Нет.

– Нет, ты помнишь. О том, что ты сны будешь записывать. Эллисон ничего не ответила, тогда Гарриет повысила голос:

– Я тебе возле кровати положила листок бумаги. И карандаш. Ты их видела?

– Нет.

– Я хочу, чтоб ты на них поглядела. Эллисон, гляди!

Эллисон чуть-чуть приподняла одеяло, посмотрела в щелочку на выдранный из блокнота на пружинке листок, который лежал рядом с ее прикроватной лампой. Сверху на листке почерком Гарриет было написано: Сны. Эллисон Дюфрен. 12 июня.

– Спасибо, Гарриет, – пробормотала она и, не успела Гарриет и слова вставить, как она снова натянула одеяло на голову и отвернулась к стене.

Несколько минут Гарриет внимательно глядела сестре в спину и только потом снова вытащила из-под кровати блокнот. Днем она выписала из местных газет кое-какие подробности, которых раньше не знала: как обнаружили труп, как Робина пытались откачать (Эди, судя по всему, перерезала веревку садовыми ножницами и до самого приезда скорой делала безжизненному телу искусственное дыхание), как мать в глубоком обмороке увезли в больницу, как через несколько недель после убийства шериф давал одни и те же комментарии (“никаких зацепок”, “случай серьезный”). Еще она записала все, что запомнила из разговора с Пемом, даже всякие мелочи. И чем больше она писала, тем больше припоминала: все кусочки и обрывки разговоров, которые слышала раньше. Например, что Робин погиб за каких-нибудь пару недель до летних каникул. Что в тот день шел дождь. Что примерно в то же время в округе участились мелкие кражи, кто-то подворовывал инструменты из сараев и мастерских: есть ли связь? Что когда Робина нашли, прихожане баптистской церкви как раз расходились после вечерней службы, и поэтому одним из первых на месте оказался восьмидесятилетний доктор Адэйр, бывший детский врач, который как раз в это время проезжал с семьей мимо их дома. Что отец был у себя в охотничьем домике и что за ним туда поехал священник, который и сообщил ему печальные новости.