Маленький друг

— Нет, не надо сюда заходить. Нет, не было у нас никакой такой вечеринки. — Он расставил ноги, загораживая мощным торсом дверной проем. — А вот вашего жильца змеюка укусила, его бы надо в больницу. Вот так, благодарю, помогите-ка мне проводить его в машину.

Последнее, что увидел Юджин, прежде чем провалиться в черный, сужающийся вдали коридор, была канареечно-желтая рубашка мистера Дайла, а над ней его красное возмущенное лицо.

Той ночью в больничной палате Юджин метался на койке в кошмарах — странная дама плакала среди цветов, на море надвигался шторм, кошка посмотрела на него зеленым глазом — где ты его взяла? — и положила ему на руку растерзанного голубя. Образы и картинки проносились в его голове, и он силился что-то вспомнить, но не мог…

А в его квартире Лойял, свернувшись клубочком в своем мешке, спал без кошмаров и сновидений, иногда постанывая, когда случайно задевал больной глаз. Он проснулся до рассвета, отдохнувший и бодрый, прочитал молитвы, умылся, выпил стакан воды, быстро упаковал змей и сел за кухонный стол сочинять прощальную записку Юджину. Кроме записки он оставил на столе тридцать семь долларов и потрепанную закладку для книг.

Когда солнце взошло, он уже ехал по шоссе, не обращая внимания на разбитые фары, держа путь в сторону Восточного Теннесси. Он не заметил пропажи кобры до вечера, а когда заметил, страшно расстроился и позвонил Юджину, но у того дома никто не брал трубку. Никто также не услышал воплей мальчиков-мормонов, один из которых, пойдя утром по нужде в ванную, обнаружил там гремучую змею, уютно свернувшуюся на стопке только что выстиранных рубашек.

Глава 5 Красные перчатки

На следующее утро Харриет проснулась совершенно разбитая — вечером она не приняла ванну, и теперь все простыни были покрыты тонким слоем песка. Всю ночь ей снились кошмары: извивающиеся корзины, сплетенные из змеиных тел и издающие тяжелый запах мертвечины, прыгающие тени, осколки камней. Непостижимым образом они переплелись с картинками из ее детской книги о Рикки-Тикки-Тави, на которых все были изображены такими милыми и симпатичными: и большеглазый Тедди, и его верный мангуст, и даже Наг и Нагайна. Но внизу страницы находился еще кто-то, связанный, с заткнутым ртом, он мучился, страдал, и Харриет должна была спасти его, но не знала как.

В то время как Харриет, ненадолго выныривая из своих кошмаров, опять погружалась в них, Хилли внезапно проснулся и подскочил на постели так резко, что ударился головой о потолок. Вечером он примчался домой в таком ужасе, что забрался на вторую полку двухэтажной кровати, которую он когда-то делил с Пембертоном, ногой оттолкнул лестницу и сжался в комок под одеялом. Сейчас он виновато огляделся по сторонам, хотя в комнате никого не было, спрыгнул на пол, приоткрыл дверь в коридор и выглянул наружу.

Дом поразил его своей тишиной. Хилли прокрался на кухню, насыпал себе кукурузных хлопьев и залил молоком. Немного поколебавшись, он отнес завтрак в гостиную, сел на диван и включил телевизор. Передавали очередное шоу с участием знаменитостей. Хилли прихлебывал свои хлопья, но они казались ему совсем безвкусными, даже не сладкими.

Где же родители? В пустом доме было как-то неуютно. Хилли вспомнилось кошмарное утро после того памятного вечера в гольф-клубе, когда они с его кузеном Тоддом стащили из чьего-то незапертого «линкольна» початую бутылку рома и выпили ее почти наполовину. Что было потом, Хилли помнил смутно. Вроде бы они поехали кататься в тележке для гольфа и въехали в дерево, а потом ложились на траву и скатывались вниз по крутому склону за площадкой для гольфа. Взрослые в это время мирно беседовали на ступенях клуба, закусывая шампанское жареными колбасками и клубникой. Потом, когда у Хилли схватило живот, Тодд посоветовал ему пойти в буфет и съесть как можно больше десертов, ничем их не запивая. Потом Хилли рвало прямо на чей-то «кадиллак», стоящий на парковке, а Тодд хохотал так, что его веснушчатое лицо побагровело. Хилли в тот вечер каким-то образом умудрился добраться до дома и лечь спать, а наутро он проснулся в такой же тишине и пустоте — все уехали провожать Тодда и его отца, а Хилли с собой не взяли.

Тот день стал самым ужасным днем в его жизни — не в силах ничем занять себя, он слонялся по дому, тщетно пытаясь хоть отчасти восстановить в памяти ход вчерашних событий, страшно беспокоясь о том, что его ожидает по возвращении родителей. Наказание действительно не замедлило последовать: довольно жестокая порка, отобрали все карманные деньги, чтобы хоть отчасти возместить ущерб владельцу тележки, заставили написать униженное письмо с мольбой о прощении и запретили смотреть телевизор на сто лет вперед. Отец не разговаривал с ним в течение двух месяцев, и даже обожающая мать смотрела на него сурово. «Я только одного не понимаю, — сказала она глухо, не глядя ему в глаза, — где ты научился воровать?» Ну и конечно, Тодд — семейный гений — легко отделался, свалив всю вину на Хилли.