Маленький городок в Германии. Секретный паломник

– А в этом и нет необходимости. Я подал ему мизинец, а он откусил руку по локоть. В течение месяца все подмял под себя. Дела, до которых у сотрудников канцелярии вечно не доходят руки, мелочевку, неизбежно накапливающуюся в крупном посольстве. Пропавших без вести, петиции для королевы, анонимно прибывающих почетных гостей, официальные туры для делегаций, Англо-германское общество, письма с жалобами на злоупотребления, с угрозами и все остальное, что вообще никаким боком не относится к ведению канцелярии. И так же постепенно он распространил свои таланты на сферу нашей общественной жизни. Церковь, хор, комитет по организации семейных ужинов и пикников, спортивный совет. Даже основал кассу взаимопомощи и отделение национального общества «Сбережения народа для блага государства». В какой-то момент попросил разрешения именовать себя «консулом», а я по глупости согласился и на это. Вы же понимаете, что никаких консулов здесь нет и быть не может. Консульство находится в Кёльне. – Брэдфилд пожал плечами. – К декабрю он сделался совершенно незаменимым. Принесли его контракт. – Он взял авторучку и уставился на кончик пера. – И мне пришлось продлить договор еще на год. Да, я решил дать ему еще двенадцать месяцев.

– Вы очень хорошо с ним обошлись, – заметил Тернер, ни на секунду не сводя с Брэдфилда глаз. – Можно сказать, проявили настоящую доброту.

– Но у него не было здесь ни официальной должности, ни страховки. Он уже одной ногой стоял за порогом посольства и сам прекрасно понимал свое положение. Думаю, это сыграло основную роль. Мы с тем большей добротой относимся к людям, чем легче нам от них потом избавиться.

– Вам стало жаль его. Почему вы просто не признаетесь в этом? Бога ради, вполне веская причина, которая вас полностью оправдывает.

– Да. Наверное, я его пожалел. В тот самый первый раз я действительно испытал к нему сострадание. – Брэнфилд снова улыбался, но теперь его развеселила собственная глупость.

– Он хорошо справлялся со всей работой?

– Хорошо. Порой прибегал к необычным методам, но их никак нельзя было бы назвать неэффективными. Разговоры по телефону предпочитал обмену письмами, хотя это вполне естественно – его ведь не обучали правильно составлять документы и послания. К тому же английский не был для него родным языком. – Брэдфилд опять пожал плечами. – Так и вышло, что я дал ему еще двенадцать месяцев, – повторил он.

– Истекшие в минувшем декабре. Это как лицензия, если разобраться. Разрешение оставаться одним из нас. – Он продолжал следить за Брэдфилдом. – Лицензия шпионить. И вы продлили ее во второй раз.

– Да.

– Почему же?

Тернер не впервые ощутил в собеседнике легкое внутреннее колебание, мгновенную нерешительность, которая могла означать желание что-то скрыть.

– Ведь вами двигало не только сочувствие, верно? Присутствовало нечто еще.

– Мои личные эмоции не имели значения. – Брэнфилд с резким стуком положил авторучку на стол. – Причины оставить его превратились в чисто объективные.

– Никто не утверждает, что это не так. Но вы могли по-прежнему чувствовать к нему жалость.

– Нам остро не хватало людей, и все трудились сверхурочно. Инспекторы сократили наш штат на две единицы вопреки моим самым красноречивым возражениям. Премиальные тоже урезали вдвое. А ведь волнения охватили не только Европу. Нестабильное положение складывалось повсеместно. Родезия, Гонконг, Кипр… Британские войска метались то туда, то сюда в попытке затоптать возникавшие лесные пожары. Мы снова оказались отчасти в Европе и отчасти – вне ее. Пошли разговоры о создании какой-то там Нордической федерации. Одному богу известно, какой дурак первым подал эту идею! – Брэдфилд процедил это уже полным презрения тоном. – Мы отправляли агентов прощупать обстановку в Варшаве, Копенгагене и Москве. Только что мы участвовали в заговоре против французов, а через день уже вступали в тайный сговор с ними же. И пока это происходило, мы умудрились кое-как собрать в единый кулак три четверти нашего военно-морского флота и привести в боевую готовность девять десятых независимого потенциала ядерного сдерживания. Для нас это стало самым трудным и самым унизительным периодом. Мы оказались перегружены работой. И в довершение всего как раз тогда Карфельд возглавил свое Движение.

– То есть Хартинг поймал вас на ту же удочку?

– Нет, он действовал иначе.

– В каком смысле?

Пауза.

– Он все делал более целенаправленно. Даже торопил нас с решением. Я понимал это, но ничего не предпринял. Остается только винить самого себя. Я ведь почувствовал его новый настрой, но даже не попытался разобраться в истоках перемены. В тот момент я списал это на чрезвычайно сложную обстановку, в которой оказались мы все. Только теперь до меня дошло, как он разыграл свой главный козырь.

– Как же?