Маленький грязный секрет (СИ)

– Мария! Да я так тебе отлизал, что у меня до сих пор челюсть сводит.

Я шокированно икнула.

– О господи! – задыхаясь от смеха вперемешку со жгучим стыдом, спрятала лицо в ладонях. – Может, я ошиблась. Может, порок из наших отношений никуда не денется…

– Даже не сомневайся, – хмыкнул Покровский.

– И все же… Почему ты…

– Я дал обет. Как это по-вашему? Аскеза? Так вот, считай, я взял аскезу. Чтобы малышка родилась здоровой.

Он иногда меня поражал. Вот правда. Той трешовой путаницей, что в его умной голове случилась. Если честно, я даже немного побаивалась уточнять, что он пообещал. Но уточнить надо было.

– И в чем же… гм… именно твоя аскеза заключается?

– Я буду воздерживаться.

– От секса?

– От секса с тобой, – подчеркнул Покровский.

– В смысле? Ты собираешься с кем-то другим трахаться? – изумилась я. Если честно, он так меня огорошил, что даже ревности не возникло, только изумление, да. Я не знала, плакать мне или смеяться.

– Ну что за бред? Просто от секса с кем угодно мне отказаться легко. А аскеза предполагает серьезное самоограничение.

– Ясно, – я все же не смогла скрыть веселья в голосе. Покровский искоса на меня зыркнул, видно, и сам уже сомневаясь в том, что оно того стоило, но поскольку отступать от своих же слов было не по-мужски, уперся рогом:

– Ты не переживай. На тебе это не отразится.

– Я поняла, что могу обращаться к тебе в любой момент.

– Вот именно.

В этом месте не рассмеяться было попросту невозможно. Я и засмеялась. В голос.

Глава 24

Мы с Иваном припозднились. Народ у церкви уже расходился. Женщины смеялись, стирая с лица концами платков капли святой воды. Хвастались друг перед другом своими куличами. Здесь, в отличие от города, их в основном пекли сами. И рецепт у каждой хозяйки был свой, переходящий от матери к дочери. Кто-то с изюмом делал, кто-то с апельсиновой цедрой, а кто-то с цукатами. У кого-то тесто в холоде подходило, у кого-то – в тепле. Кто-то на молоке опару замешивал, кто-то на кефире… И яйца ведь тоже кто во что горазд украшал, и саму корзинку, в которую это все складывалось.

Я поправила красивую расшитую гладью салфетку, прикрывающую высокий кулич. Куличи я пекла сама, дав Сергеевне выходной. Благо бабушкин рецепт спасло то, что я его Любке переписала, поддавшись на ее уговоры. А ведь рецептами в деревне не принято было делиться. Хозяюшки ревностно охраняли свои маленькие секреты. И у каждой было свое фирменное блюдо, которое благодаря этим самым секретам удавалось лучше, чем у других.

– Ну что? Пойдем? Не то опоздаем, – позвал Иван.

Я встрепенулась. Закивала. Огляделась по сторонам. На нас тоже уже пялились потянувшиеся от церкви бабульки. По спине побежал холодок. И только теперь почему-то мелькнула мысль, что я не лучший повод выбрала для нашего первого совместного выхода в люди. Но теперь что, не возвращаться же домой, поджав хвост?

– Маш?

– Да-да, пойдем.

Иван помог мне выйти из машины. Я чувствовала на себе его внимательный взгляд, а сама глаза отводила.

– Передумала?

Накрыла ладонью животик, будто защищая малышку, и решительно шагнула вперед.

– Нет. Все равно мы им рты не заткнем. Пусть болтают.

– И правильно. Быстрей надоест эта тема.

Я гордо вскинула голову и поплыла к воротам. Покровский шел рядом. По случаю визита в храм он надел красивую рубашку и брюки. Я сама их ему погладила, испытывая странную сладость внутри от этого нехитрого действа. Закусив губу, наблюдала за тем, как нежно-оливковый наглаженный мною хлопок льнет к его широким плечам. И все внутри трепетало…

– Мариванна, здрасте!

– Юра, привет! Как я рада тебя видеть, – улыбнулась своему бывшему ученику.

– Так раньше бы пришли. Здесь много наших было. С родаками…

– А ты сам?

– Ага. Баб Оля ногу сломала. Так меня попросила… – Мещеряков тряхнул корзиночкой.

– Ну, беги. Она, наверное, волнуется.

Пацаненок закивал и шустро прошмыгнул мимо. На клумбах, окружающих храм, пестрели тюльпаны. Пасха в этом году была поздней. В мае… Черемуха отцвела, абрикосы тоже потихонечку осыпались. Ветер гонял лепестки, собирая их вдоль бордюров в длинные юркие змейки. От этой красоты и от льющихся отовсюду «Христос воскресе!» я испытывала уже позабытую благодать, трогающую что-то внутри до слез. У меня давно так светло на душе не было. Все же это что-то генетическое. Вот так не ходишь, не ходишь в храм годами, живешь какую-то свою жизнь, а потом слышишь откуда-то издали колокола, или стройный хор певчих, и все, в тебе каждая клеточка отзывается.

– Вань, я пойду свечи поставлю.

– Погоди-ка, Мария… – остановил меня выскочивший как раз из притвора батюшка.

– Христос воскресе, – заулыбалась я. Но тот, как будто не разделив моей радости, буркнул:

– Воистину воскресе, – и обернулся к Ивану: – Давай-ка отойдем на два слова.