Наверное, я переигрывала. Но, блин… Знал бы он, как меня достало ходить огромной, как гора! Лето было, душно. По конец у меня началась изжога, отчего я могла до утра провертеться с бока на бок, да так и не уснуть. И вообще люди же не слоны. А у меня была сорок вторая неделя.
– Мария, ну что ты несешь? У меня стояк нон-стопом последние месяцев пять, – зло хмыкнул Покровский.
– Тогда трахни меня уже, наконец! – заорала я, с психом выскакивая из машины. Сидящая на яблоне галка испуганно вспорхнула с дерева. Я добежала до крыльца, делая вид, что не слышу окриков мужа. Вдохнула поглубже и… остыла так же быстро, как до этого закипела. От собственной истерики было стыдно. Потому что Иван от чистого сердца старался. Он действительно думал, что этим вносит свой вклад в общее дело. Да, кому-то это могло показаться глупым, но многие ли на месте моего мужа смогли бы вот так себя ограничить? Понятно ведь, что воздержание давалось ему нелегко. Особенно когда мне было невмоготу… Когда я приходила и свое просила, каждый раз испытывая его терпение на прочность. Да он пять кубов дров перерубил за это время. Ага, как герой Адриано Челентано. И три скирды сена перетаскал с места на место. И вообще, мы, наверное, на пару с ним будем смеяться, вспоминая этот период жизни. А пока было вот вообще не смешно.
Обернулась. Иван разговаривал с кем-то по телефону и бросал на меня хмурые взгляды из-под густых бровей. Смотрела на него и облизывалась. Покровский был просто невыносимо горяч. Я кошкой мартовской об него терлась, когда он домой с полей приезжал. Взмокший, солнцем пропитанный… Пахнущий рожью, пряностью диких трав, свежим потом… Мой! Только мой… Мр-р-рм. Я облизнулась и шагнула к нему. Иван как раз закончил свой разговор.
– Извини, вела себя как истеричка, – шепнула, обвивая мужа за пояс. Коснулась губами его плеча, не доставая выше, но так нуждаясь в этих ласках, прикосновениях, поцелуях… – Прости. Я на самом деле очень горжусь твоей силой воли. И могу понять, для чего это все. Правда, могу, Вань.
Покровский наклонился, провел носом по моему виску, приглаживая влажные от испарины прядки. Август был в разгаре. Пряно пахло пыльцой, деревенской густой землей и домом… А еще моим мужем. Любка говорила, что у меня нет любимого типажа мужчины – так вот, черта с два его нет. Вот же он – цыганские глаза, черные как крыло ворона волосы, по-крестьянски крепко сбитая фигура. И руки – что те лопаты. В них ничего не страшно.
Он поцеловал меня, осторожно взгромоздил на деревяный стол, за которым мы обедали, а по вечерам пили чай из настоящего самовара.
– Вань, – прошептала я, нащупывая за спиной опору. – Вань, ну ты что? А если Сергеевна…
– Она сегодня отпросилась с обеда.
Темная голова мужа опустилась к моей груди. Уже ставшей размера третьего, не меньше. Тонкий батист платья сполз под грудь, как и простой бесшовный лифчик. На вершинке сомкнулись Ивановы губы. Меня прошило судорогой. От соска до сладкой точки между ног. Я дернулась, замычала, не в силах поверить, что он решился…
– Вань, Ванечка…
Губами к нему потянулась. Я обожала с ним целоваться. Жарко, влажно, с языками. Его толкну, он поймает и примется легонько посасывать… А потом зубами мои губы прикусывать. Или, если задом к нему – холку. Точно конь на случке.
– Погоди. Может, не надо… нарушать?
– Сама сказала. У нас врачебное предписание.
Не знаю, зачем с ним спорила! Руки ведь уже дотянулись до его ширинки, освободили из-под одежды… А ведь я и забыла, как он в руке ощущается. Какой он большой. Нежный… С вот этими всеми змейками вен под кожей.
– А если что-то не так пойдет, Вань? Потом себя винить будешь?
– Не буду. И вообще, что ты заладила? Все будет хорошо. – Иван потер большими пальцами ягоды сосков. – К тому же мне разрешили…
– Разрешили? – пролепетала я, захлебываясь влажными стонами – так это хорошо было, так хорошо… Что он делал, что я сама. Рукой его охаживая с силой.
– Угу, – оскалился Покровский, запрокинув голову. – Я с отцом Алексеем имел разговор.
– Вот… только что? – хлопнула я глазами. – Ты звонил батюшке?
– Ну, надо же было как-то это решить.
– То есть ты меня сейчас… хм… будешь трахать, так сказать, с разрешения? – я с намеком повела к небу подбородком. Плечи слегка подрагивали. Покровской помедлил, хмыкнул, откинул упавшие на лоб смоляные волосы, и хотел было продолжить, но тут меня прорвало.
Господи, я никогда в жизни, наверное, так не смеялась. Никогда. Мне было безумно весело. Нет, не так. Я в первый раз в жизни ощущала такое безграничное, ненормальное счастье. Это же надо. Он и тут попытался все сделать настолько правильно, насколько это было возможно. Однажды поступив со мной не лучшим образом, Иван теперь всеми силами пытался все сделать как полагается. И если это не доказательство его любви, то что же?