Маленькій іоганнесъ

Возлѣ жучка поднимался стройный и сильный травяной стебель, легко покачивавшійся изъ стороны въ сторону при вечернемъ вѣтеркѣ. Бъ нему-то и прицѣпился онъ довольно крѣпко своими шестью кривыми лапками. Снизу стебель казался высокимъ и довольно крупнымъ колосомъ; тѣмъ не менѣе, майскому жуку захотѣлось на него влѣзть и онъ сталъ неустрашимо взбираться. Дѣло шло медленно; часто онъ соскальзывалъ внизъ, но все же двигался впередъ; когда же, наконецъ, добрался до высочайшей вершины и сталъ мѣрно покачиваться на ней, тогда онъ почувствовалъ себя удовлетвореннымъ и счастливымъ. Какой видъ открывался передъ нимъ! Ему казалось, что онъ окидываетъ взглядомъ весь міръ! Какъ чудно было чувствовать себя окруженнымъ со всѣхъ сторонъ воздухомъ! Жадно впивалъ онъ воздухъ и наполнялъ свое брюшко. Въ восторгѣ расправилъ онъ верхнія крылышки и взмахнулъ нижними, сѣтчатыми.

Ему хотѣлось выше, все выше — еще разъ затрепетали крылышки, лапки отдѣлились отъ стебелька и — о, радость!.. Онъ полетѣлъ свободный и счастливый, въ тихомъ, тепломъ вечернемъ воздухѣ...

— А дальше что же? — спросилъ Іоганнесъ.

— Продолженіе не веселое, я разскажу тебѣ его въ другой разъ.

Они сами летѣли надъ прудомъ. Двѣ запоздалыя бѣлыя бабочки порхали вмѣстѣ съ ними.

— Куда направляетесь, эльфы? — спросили онѣ.

— Къ большому кусту розъ на дюнахъ; онѣ цвѣтутъ на томъ склонѣ.

— И мы съ вами!

Уже издали виднѣлся кустъ съ безчисленными, нѣжно-желтыми, шелковисто-мягкими цвѣтами. Бутоны были красноваты, а на распустившихся цвѣтахъ виднѣлись красныя полоски, какъ воспоминанія того времени, когда они еще были бутонами. Въ тихомъ уединеніи цвѣла дикая роза дюнъ, наполняя окружающую мѣстность сладкимъ ароматомъ. Эти розы такъ чудно хороши, что эльфы только ими и питаются. Бабочки кружились надъ кустомъ и цѣловали одинъ цвѣтокъ за другимъ.

— Мы прилетѣли довѣрить вамъ кладъ, — крикнулъ Виндекиндъ; — можете вы его сохранить?

— Отчего же нѣтъ? Отчего же нѣтъ? — зашепталъ кустъ. — Мнѣ не надоѣстъ ожидать вашего возвращенія, да къ тому же я никуда не уйду, если меня не срубятъ; вдобавокъ, у меня острые шипы.

Тутъ прибѣжала полевая мышка, родственница мышонка изъ школы, и вырыла ходъ подъ корнями розы. Туда же она втащила и ключикъ.

— Когда ты захочешь его получить обратно, то ты снова долженъ меня позвать. Такимъ образомъ ты ничуть не повредишь розъ.

Розовый кустъ сплелъ свои вѣтви съ шипами надъ входомъ. закрывъ отверстіе, и торжественно поклялся хранить его вѣрно. Бабочки были свидѣтелями.

На слѣдующее утро Іоганнесъ проснулся въ своей постели; Престо, часы, обои — все было на своемъ мѣстѣ, но шнурка съ ключикомъ не было на шеѣ.

IV

— Ахъ, какъ надоѣдаетъ это отвратительное лѣто! — говорила, вздыхая, одна изъ трехъ печей, угрюмо стоявшая вмѣстѣ съ другими въ кладовой стараго дома: — по цѣлымъ недѣлямъ не вижу я ни одной души и не слышу ни одного путнаго слова. И при этомъ такая внутренняя пустота. Совсѣмъ отвратительно!

— А я вся заросла паутиной, — говорила другая; — зимой бы ужъ, конечно, этого со мной не случилось.

— А во мнѣ такъ много накопилось пыли, что мнѣ страшно стыдно будетъ трубочиста, когда онъ опять покажется.

Кочерги и лампы, обернутыя тщательно въ бумагу, во избѣжаніе ржавчины, и разбросанныя тамъ и сямъ по полу, услышавъ такія легкомысленныя рѣчи, не могли скрыть своего неодобренія; но вдругъ всякій разговоръ прекратился. Задвижка у двери щелкнула, и лучъ свѣта проникъ въ самые темные углы кладовой, освѣтивъ все запыленное общество.

Это былъ Іоганнесъ; онъ зашелъ сюда и тѣмъ помѣшалъ общей бесѣдѣ. Кладовая всегда имѣла для него неотразимую прелесть. Теперь же, послѣ всѣхъ необыкновенныхъ его приключеній, послѣднее время онъ чаще сталъ скрываться сюда, гдѣ находилъ покой и уединеніе. Притомъ, здѣсь было окно, закрытое ставнями и выходившее на дюны. Большимъ наслажденіемъ для него было открыть окно и послѣ таинственной полутьмы кладовой вдругъ увидѣть передъ собой далекій, яркоосвѣщенный ландшафтъ, обрамленный длиннымъ рядомъ дюнъ.

Три недѣли прошли съ вечера той пятницы, а Іоганнесъ ничего не зналъ о своемъ другѣ. Ключика теперь тоже не было, а вмѣстѣ съ нимъ исчезло и всякое доказательство того, что все это ему не приснилось. Часто онъ со страхомъ говорилъ самъ себѣ, не было ли все это — одно воображеніе. Онъ совсѣмъ присмирѣлъ, и отецъ, съ боязнью поглядывая на него, началъ предполагать, что Іоганнесъ съ той ночи на дюнахъ чѣмъ-нибудь занемогъ. Но Іоганнесъ только стремился всѣмъ существомъ въ своему Виндекинду.

"Неужели онъ меня меньше любитъ, нежели я его? — сокрушался онъ, стоя у слухового окна и смотря въ даль черезъ зеленый цвѣтистый садъ: — зачѣмъ же онъ не приходитъ во мнѣ чаще и на болѣе долгое время? Если бы я могъ... а можетъ быть у него много друзей? Любитъ ли онъ ихъ больше, нежели меня?.. У меня нѣтъ никакихъ другихъ друзей, — ни одного. Я люблю только его!