Маленькій іоганнесъ

— Онъ меня не знаетъ, и такъ же мало знаетъ солнце, и птицъ, и цвѣты. Все, что онъ говоритъ — пустая болтовня.

Люди, однако, очень почтительно слушали, и толстая дама, сидѣвшая на голубомъ колокольчикѣ, нѣсколько разъ принималась плакать, вытирая слезы кончикомъ своего платья, потому что не имѣла въ распоряженіи носового платка.

Бѣлокурый сказалъ, что солнце такъ весело свѣтитъ только рада ихъ прогулки. Тогда Виндекиндъ насмѣшливо захохоталъ и бросилъ изъ-за густой листвы желудь прямо ему въ лицо.

— Вотъ еще! — сказалъ онъ: — солнце станетъ для него свѣтитъ! Каково самомнѣніе!

Но бѣлокурый слишкомъ разгорячился, чтобы обратить вниманіе на желудь, слетѣвшій откуда-то на него; онъ говорилъ еще долго, и все громче и громче. Въ заключеніе онъ раскричался такъ громко, что листья затрепетали и травки въ ужасѣ покачивались изъ стороны въ сторону. Когда онъ, наконецъ, успокоился, всѣ снова начали пѣть.

— Тьфу! — сказалъ дроздъ, слушавшій этотъ шумъ съ высокаго дерева; — какой отвратительный гвалтъ! Мнѣ гораздо пріятнѣе, когда коровы приходятъ сюда.

Дроздъ, какъ извѣстно, большой музыкальный знатокъ и обладаетъ тонкимъ вкусомъ.

Послѣ пѣнія люди вытащили разныя корзины, коробочки, пакетики и всевозможные съѣстные припасы. Были разложены бумажки, розданы хлѣбцы, апельсины. Показались также и бутылки.

Тогда Виндекиндъ призвалъ своихъ союзниковъ-сотоварищей и сталъ осаждать пирующее общество.

Одна храбрая лягушка прыгнула старой дѣвѣ на колѣни, какъ разъ около хлѣбца, который она только-что собиралась съѣсть, да такъ и осталась тамъ сидѣть, какъ бы сама пораженная своею смѣлостью. Дѣвица громко закричала, съ ужасомъ глядя на пришельца, но не смѣла пошевелиться.

Храбрый примѣръ нашелъ подражаніе. Зеленыя гусеницы поползли неустрашимо по шляпамъ, носовымъ платкамъ и хлѣбцамъ, распространяя вездѣ страхъ и ужасъ; большіе толстые пауки-крестовики стали спускаться по блестящимъ паутинамъ въ стаканы съ пивомъ, на головы и шеи, при чемъ всякій разъслѣдовали пронзительные возгласы; безчисленныя мухи устремились прямо на лица людей, и жертвовали жизнью для добраго дѣла — кидаясь на яства и напитки.

Наконецъ, пришли муравьи необозримыми полчищами, и стали нападать на непріятеля въ такихъ мѣстахъ, гдѣ никто и не воображалъ. Это вызвало страшное замѣшательство и ужасъ! Поспѣшно вставали мужчины и женщины съ давно придавленныхъ мховъ и травъ, и бѣдный колокольчикъ былъ освобожденъ благодаря удачному нападенію двухъ муравьевъ на ноги толстой дамы. Отчаяніе росло! Танцуя и подпрыгивая съ удивительными гримасами, люди старались освободиться отъ своихъ преслѣдователей.

Бѣлокурый защищался долгое время и махалъ съ ожесточеніемъ вокругъ себя черной палкой; но два храбрыхъ муравья, считавшихъ, что цѣль оправдываетъ средства, и оса, ужалившая его въ икру, черезъ черныя панталоны, сдѣлали и его неспособнымъ защищаться.

Наконецъ, и солнце спряталось за облако. Большія дождевыя капли облили враждующихъ. Казалось, будто бы съ дождемъ мгновенно выросъ цѣлый лѣсъ большихъ черныхъ грибовъ изъ земли. Это были раскрытые дождевые зонтики. Многія женщины подняли платья на голову, при чемъ видны были ихъ бѣлыя юбки, чулки и башмаки. Виндекиндъ отъ смѣха долженъ былъ крѣпко держаться за цвѣточный стебель.

Дождь лилъ все сильнѣе, и окуталъ весь лѣсъ сѣрымъ блестящимъ покрываломъ. Дождевые потоки лились съ зонтиковъ, съ высокихъ шляпъ и черныхъ сюртуковъ, блестѣвшихъ какъ кожа водяныхъ жуковъ, сапоги шлепали по промокшей землѣ. Наконецъ, люди сдались, и молча, маленькими группами, стали расходиться, оставивъ неаппетитные слѣды своего пребыванія, въ видѣ массы бумаги, пустыхъ бутылокъ и апельсинныхъ корокъ. На открытой лѣсной полянкѣ снова стало уединенно и спокойно, и не было слышно ничего другого, кромѣ монотоннаго шуршанья дождя.

— Ну, Іоганнесъ, вотъ мы видѣли и людей. Что же ты не смѣешься надъ ними?

— Но, Виндекиндъ, неужели всѣ люди такіе?

— О! есть еще гораздо болѣе злые и худые. Иногда они безчинствуютъ, бѣснуются и уничтожаютъ все, что прекрасно и чудесно. Они вырубаютъ лѣса и строятъ неуклюжіе четырехъугольные дома на ихъ мѣстахъ. Они топчутъ цвѣты и убиваютъ для своего удовольствія каждое животное, встрѣчающееся имъ на пути. Въ ихъ городахъ, гдѣ они тѣсно жмутся одинъ къ другому, сидя на корточкахъ, все грязно и черно, а воздухъ тяжелъ и отравленъ пылью и дымомъ. Они совершенно чужды природѣ и ея творчеству; вотъ почему приближаясь иногда въ ней, они имѣютъ такой глупый и жалкій видъ.

— Ахъ, Виндекиндъ! Виндекиндъ!

— Почему Ты прослезился, Іоганнесъ? Ты не долженъ печалиться изъ-за того, что ты родился среди людей. Я тебя выбралъ одного изъ всѣхъ. Я выучилъ тебя понимать языкъ птицъ и цвѣтовъ. Луна знаетъ тебя, а добрая земля любитъ какъ свое любимѣйшее дитя. Почему же тебѣ не быть веселымъ, если я твой другъ?

— О, Виндекиндъ! Но я все-таки долженъ оплакивать этихъ людей.