Маленькій іоганнесъ

Плейзеръ смѣялся надъ нимъ, когда онъ говорилъ о Виндекиндѣ. И мало-по-малу онъ начиналъ вѣрить тому, что Виндекинда никогда и не было.

— Но, Плейзеръ, тогда вѣдь и ключика нѣтъ, тогда ничего нѣтъ!

— Ничего! Ничего! Есть люди и цифры; вотъ это дѣйствительно существуетъ; цифръ безконечно много.

— Но, Плейзеръ, въ такомъ случаѣ ты меня обманулъ! Дай мнѣ возможность отдохнуть, не заставляй меня искать, оставь меня одного!

— Развѣ ты забылъ, что говорилъ Гейнъ? Ты долженъ стать человѣкомъ, цѣльнымъ человѣкомъ!

— Я не хочу, это ужасно!

— Ты долженъ, разъ ты этого захотѣлъ. Взгляни на доктора Цифру, — развѣ онъ находитъ это ужаснымъ? Будь такимъ, какъ онъ.

Это была правда. Докторъ Цифра, казалось, былъ постоянно спокоенъ и счастливъ. Неутомимо и непоколебимо шелъ онъ своей дорогой, учась самъ и уча другихъ, довольный и равнодушный.

— Посмотри на него, — говорилъ Плейзеръ: — онъ видитъ все, я въ то же время не видятъ ничего. Онъ дѣлаетъ наблюденія надъ людьми, какъ будто онъ самъ — совсѣмъ иное существо, не имѣющее съ ними ничего общаго. Среди болѣзней и горя онъ проходитъ такъ, какъ будто онъ неуязвимъ, и обращается со смертью, какъ будто онъ самъ безсмертенъ. Онъ хочетъ понимать лишь то, что видитъ, и всѣ выводы, къ которымъ онъ приходитъ, для него безразличны. Онъ доволенъ всѣмъ, что для него понятно. Такимъ долженъ быть и ты.

— Этого я не смогу никогда!

— А въ такомъ случаѣ и я не могу тебѣ помочь.

Таковъ бывалъ всегда безнадежный конецъ ихъ бесѣдъ. Іоганнесъ сталъ вялъ и равнодушенъ, искать и искалъ, но уже не отдавая себѣ отчета, чего онъ искалъ и зачѣмъ. Онъ сталъ подобенъ тѣмъ многимъ, которые соглашались съ Висткомъ.

Настала зима; онъ едва это замѣтилъ.

Однажды туманнымъ утромъ, когда грязный снѣгъ лежалъ на улицѣ, а съ деревьевъ и крышъ падали капельки, онъ совершатъ съ Плейзеромъ свой обычный ежедневный обходъ.

На одной площади онъ встрѣтилъ толпу молодыхъ дѣвушекъ со школьными книжками въ рукахъ. Онѣ перебрасывались снѣжками, смѣялись и дразнили другъ друга.

Звонко раздавались ихъ голоса надъ снѣжной площадкой. Не слышно было ни шума шаговъ, ни каретъ, звучали лишь бубенчики лошадей и изрѣдка хлопала дверь лавки. Звонко раздавался въ тишинѣ весёлый смѣхъ.

Іоганнесъ видѣлъ, какъ одна изъ дѣвушекъ посмотрѣла на него и стала слѣдить за нимъ.

На ней была шубка и черная шляпа. Онъ какъ будто видѣлъ это лицо, но въ то же время не могъ вспомнить, кто она была такая. Она привѣтливо кивнула ему разъ, другой.

— Кто это? Я ее знаю.

— Да, это такъ. Ее зовутъ Маріей; а нѣкоторые называютъ ее Робинеттой.

— Нѣтъ, этого не можетъ быть! Она непохожа на Виндекинда. Это совсѣмъ обыкновенная дѣвушка.

— Ха, ха, ха! — раздался смѣхъ Плейзера. — Она не можетъ походить на кого-нибудь, кто не существуетъ. Но она и есть та самая... Ты такъ въ ней стремился, я теперь и отведу тебя къ ней.

— Нѣтъ, я не хочу ее видѣть. Пусть лучше бы я увидѣлъ ее мертвой, какъ видѣлъ другихъ.

И Іоганнесъ болѣе не сталъ оборачиваться, но быстро пошелъ впередъ, бормоча про себя:

— Теперь все кончено! Ничего нѣтъ! Ничего!

XIII

Однажды, въ началѣ весны, въ одно тихое прекрасное утро, ясный солнечный свѣтъ залилъ своими теплыми лучами весь городъ. Свѣтлые лучи дошли и до той комнатки, въ которой жилъ Іоганнесъ; на низкомъ потолкѣ они искрились и трепетали длинной полоской; это было отраженіе ряби воды въ каналѣ.

Іоганнесъ сидѣлъ передъ окномъ въ солнечномъ свѣту и смотрѣлъ на городъ, казавшійся при такомъ освѣщеніи совсѣмъ другимъ. Сѣрый туманъ превратился въ блестящую солнечную синеву, въ которой потонули концы длинныхъ улицъ и далекія башни. Бѣлые края черепичныхъ крышъ серебрились. На всѣхъ домахъ солнечный свѣтъ отражался свѣтлыми линіями и яркими полосками. Блѣдновато-голубой воздухъ придавалъ всему теплые тона. Вода, казалось, жила. Бурыя почки вяза налились и блестѣли, а шумливые воробьи порхали между вѣтвями.

Іоганнесъ смотрѣлъ на все это и чувствовалъ себя какъ-то странно. Весеннее солнышко навѣяло на него сладкую дремоту, не то — забвеніе, не то — нѣгу. Мечтая, смотрѣлъ онъ на блескъ волны, на разбухающія почки, и прислушивался въ щебетанію воробьевъ. Отрада и восторгъ слышались въ этихъ весеннихъ звукахъ.

Такъ мирно настроенъ онъ не былъ уже давно; такимъ счастливымъ онъ тоже не чувствовалъ себя давно.

Это былъ прежній солнечный свѣтъ, который онъ теперь вновь узналъ. Это было солнце, которое прежде когда-то манило его въ даль, тянуло его въ садъ, гдѣ онъ въ тѣни старой стѣны ложился на теплую землю, и, подолгу наслаждаясь свѣтомъ и тепломъ, не спускалъ глазъ съ грѣвшихся на солнцѣ стебельковъ растеній.

Онъ вспомнилъ теперь, какъ ему бывало хорошо въ той тишинѣ, которая придавала его сердцу какое-то увѣренное чувство любви въ родинѣ. То было много лѣтъ тому назадъ, на лонѣ матери земли. Ему вспомнилось все прошедшее, но онъ не плавалъ и по стремился къ нему. Онъ сидѣлъ тихо, мечтая и желая только одного, чтобы свѣтило солнце.

— Что ты сидишь такъ задумчиво, Іоганнесъ? — вскрикнулъ Плейзеръ: — ты знаешь, а терпѣть не могу дремоты и мечтаній.