Маленький клоун с оранжевым носом

— А, вы об этом. — Учитель покачал головой. — Да, они вас покрывают, скажите им спасибо. Вам они этим не помогут, а себе только навредят. Я это объясню и супруге… вдове Алекса, и его матери. После похорон, конечно. И что плохо: ребенка они тоже учат говорить неправду.

— Ничему никто Игоря не учит, — сердито сказал я. — И говорят они только то, что видели своими глазами. Послушайте, вы все не так понимаете! Да. я убил Алика…

— Вы это признаете? — вскинулся следователь и даже привстал, перегнулся ко мне через стол, хотел, наверно, поближе рассмотреть выражение моего лица. — Повторите-ка!

Не стал я повторять, я и так произнес вслух слова совершенно невозможные, немыслимые в этом мире, где никакая черная кошка ни разу между мной и Аликом не пробегала, и инцидент с Ингой остался в прошлом, это даже не инцидент был, а так… небольшое облачко, которого мы и сами не заметили бы, если бы не разговорились однажды об уже прошедшем. Убить Алика? Даже в страшном сне…

Но убит он был на другой ветви. И убил его там я. Да. Признаю. Тот я, что убил Алика, признает. Развилка, видимо, как раз тогда и произошла, когда началась у Алика любовь с Ингой. В нашей реальности Инга дала мне отворот поворот, а в той, другой, видимо, сказала «да» и начала крутить с нами обоими. Возможно, это доставляло ей моральное удовлетворение. Или чисто спортивную радость. Или… Не знаю.

— Повторите! — настаивал следователь — Вы уже сказали, и диктофон это записал.

Диктофон? Не видел я в кабинете никакого диктофона, и к тому же, насколько я знал, следователь должен предупреждать задержанного о том, что разговор записывается, и нужно обдумывать каждое слово, потому Что оно может быть обращено против…

Учитель злостно нарушал процессуальный кодекс и сам признавался в этом?

— Вы же знаете, какая была у Алика болезнь…

— Не надо мне о болезни! Повторите то, что высказали. Вам напомнить?

— Не надо, — поморщился я. — Не так давно вы говорили, что если все версии нелепые и только одна фантастическая, то…

— Не нужно мне напоминать изречение классика, — нетерпеливо сказал следователь. — И вообще не о моих словах речь. Итак, вы только что признались…

Я еще крепче сцепил пальцы. Галка сейчас ходит по комнатам и не находит себе места. Нужно позвонить ей, но он же не позволит, пока не услышит того, что ему нужно. -

— Послушайте, — сказал я, ощущая, как занемели фаланги пальцев. Сейчас я их сломаю, и тогда боль… — Послушайте, вы можете просто выслушать все, что я скажу? Вы записываете на диктофон? Так запишите. Я буду говорить, а вы не мешайте, хорошо?

— Конечно, облегченно вздохнул Учитель и опустился на стул.

— И не перебивайте. — Я уже сказал.

Я помолчал, собираясь с мыслями. Собрал. Расположил перед собой (перед мысленным взором, как написал бы опытный романист) всю известную мне информацию, отделил факты, относящиеся к нашей ветви Многомирия, от фактов, наверняка принадлежавших другой ветви, о которой я на самом деле знал очень мало, да и то с чужих слов, еще нуждавшихся в правильной интерпретации. Факты были однозначны, красноречивы, убедительны. Для меня. А для следствия половины из этих фактов — самых главных! — попросту не существовало и существовать не могло. И все, что я сейчас скажу, будет использовано не для осознания истины, а против меня.

Потому что убил Алика я — и какая разница, в какой из реальностей это случилось?

— Ну… — Учитель то ли торопился домой, то ли, проработав столько лет в полиции, так и не научился терпению.

— Начну с начала, если позволите, — сказал я. Факты лежали «перед моим мысленным взором», и я начал с того из них, что располагался слева в верхнем ряду. — Алик с детства страдал болезнью, которую врачи так и не смогли правильно диагностировать…

— Давайте пропустим то, что к делу не относится… — начал следователь.

Я замолчал. Я молчал минуту, другую, я закрыл глаза, пытался расположить факты иначе, но они, как карты в компьютерном пасьянсе, немедленно возвращались на прежние места, ничего я с ними не мог сделать — даже мысленно.

— Извините, — буркнул Учитель. Наверно, у него был недовольный взгляд, не знаю, я не открывал глаза, не хотел, мне нужно было видеть этот пасьянс, чтобы не сбиться.

— Говорите, я вас больше не прерву.

— Алик с детства болел… На самом деле это была не болезнь, хотя врачи так не думали. На самом деле он жил в нескольких ветвях Многомирия. Вам ведь известно о Мультиверее, мы говорили об этом, вы читали дневник Алика, его записи. Ничего страшного, название как название. Вы же говорите — Вселенная, и название это не вызывает у вас отторжения, вы к нему привыкли. Когда-нибудь люди привыкнут вместо «Вселенная» говорить «Мультиверс». По-английски это очевидно: Юниверс и Мультиверс. Но мы разговариваем по-русски…

Учитель кашлянул. Прервать меня он не решился, а выслушивать лингвистические экскурсы у него не хватало терпения.