Маленький нью-йоркский ублюдок

Основная масса в это время ехала домой, в Квинз, так что маршрут на Манхэттэн оказался довольно спокойным. Мало кто заходил в вагон на остановках, так что за всю поездку никто меня не потревожил. Странно, но когда-то мне нравилось кататься на поездах. Меня всегда убаюкивал скрежет колес по путям и то, как эти развалюхи качаются из стороны в сторону. Меня всегда будут убаюкивать поезда. Даже когда мне стукнет пятьдесят (если я доживу до этого возраста), я все равно буду засыпать в поездах. И с годами от этой пагубной привычки не избавлюсь.

Короче, сошел я на Сорок второй стрит, она же Таймс-Сквер. Когда я вышел на улицу, уже стемнело. Было почти шесть, час пик, со всеми присущими ему пробками из такси, автобусов и легковых, продолжался. Я пошел вдоль Сорок второй по направлению к кафе «Все звезды». Мне нравилось его яркое неоновое освещение. Оно казалось каким-то нереальным. Вымышленным. Оно выглядело как кибер-город из какого-то неведомого фантастического романа. Это кафе было одним из тех мест, которые мне нравились в этом городе. Одним из очень немногих мест. Там мне удавалось поверить, что нет ничего реального, как когда-то мне нравилось двигаться в толпе и представлять себя вымышленным героем из книжки, который вдруг ожил и стал настоящим. И это меня радовало. Там было приятно проводить время, слегка затеняя реальность. По мне, так реальность слишком по-уродски яркая.

В общем неважно, тот магазин с шерстяными штанами был где-то поблизости. Я был не совсем уверен, на какой именно улице, но точно знал, что недалеко от «Всех звезд». Это был такой, ну знаете, маленький магазинчик одежды, принадлежавший одной дурище. Она всегда торчит там и воображает себя Эвитой Перон. И, видимо, компенсируя чрезвычайно мелкий рост, ведет себя как диктатор. Ходит за тобой по пятам буквально по всему долбанному магазину. И каждые пять минут переспрашивает, чего нужно. Притом совершенно недоброжелательно. И, несмотря на то, что именно ты, по существу, платишь ей ее вонючую зарплату, ты же и чувствуешь себя каким-то аутсайдером. Была еще одна вещь, которая меня в ней бесила, — это привычка бухать сдачу на прилавок, несмотря на то, что когда я там что-то покупал, всегда протягивал за ней ладонь. Этакая принцессочка. Ну да, Господь Бог запретил ей дотрагиваться до бедняков. Смешно же просто. Боже, как же она меня бесила. Только из-за этой суки я туда редко захаживал.

Следовательно, я постарался проделать процедуру покупки как можно быстрее. Маленькая Эвита была как всегда на месте, и, конечно, давай преследовать меня по всему магазину, пока я искал те брюки. Стоили они всего двадцать баксов, и я полагал, что они замечательным образом подойдут для праздного шатания зимними вечерами где-нибудь на Среднем Западе. Серого цвета, хоть и не лучшие в мире штаны, но невероятно мягкие и совсем октябрьские. Купил я их, в общем, у этой стервочки и свалил. На этот раз, кстати, руку для сдачи подставлять не стал. И на лицо ее безобразное не взглянул. Надеюсь, эта мерзкая тварь давно разорилась.

После того, как я вышел за пределы диктатуры Эвиты, идти мне, по сути, было некуда. Больше мне ничего было не нужно, а домой на допрос с пристрастием пока не тянуло. Я просто чувствовал, что не все еще уяснил. И вместо того, чтоб вернуться, пошел гулять. Точнее, бесцельно шататься. Задрав воротник повыше, на самые щеки, я начал продвигаться по настоящим лабиринтам города с нереального вида стенами-небоскребами, проходя через скопления черных линкольнов модели «Таун кар» с таксистами-нелегалами цыганского происхождения за рулем. Я миллион раз ходил туда-сюда по этим улицам еще ребенком, но сейчас все казалось каким-то необычным. Улицы, хранившие отпечатки моих шагов, больше не давали ответов на мои вопросы. Улицы не утешали меня. Не вдохновляли, ничего не проясняли, не создавали чувства защищенности. Они не могли мне сказать, где я буду через двадцать лет и вообще буду ли я. Они не хотели отвечать, почему люди созданы такими отвратительно глупыми и порочными и в чем движущая сила жизни, они совсем не помогали мне в моем стремлении к некоей субкультурной анонимности или просто в поисках освобождения. Они представлялись мне чем-то вроде загаженных тюремных стен. Для кого-то это, может, звучит заманчиво, но пусть попробует в таком городе пожить. Это непросто.

В тот вечер я бродил по замусоренным улицам и все размышлял о том, что же мне все-таки делать со своей удручающе запутанной жизнью. Я знал, что уезжаю, но куда, чем буду там заниматься и что найду — понятия не имел. Тысячи безучастных лиц проплывали мимо, и, казалось, все они не имеют никакого отношения к ощущению потерянности и прострации, в котором я находился. Каждый был поглощен своим драгоценным ничтожным делом.