Маленький ныряльщик

– Относительно воды – нет. Но сама вода несет нас на север в Черное море. Часа четыре никаких развлечений, кроме слежения за глубиномером, предложить вам не могу. Сам же я, с вашего позволения, вздремну.

– Как же вы будете проводить наполнение дыхательного мешка, если заснете?

– Я так много времени провел с ним, что управление клапаном стало у меня рефлексом. Готовился ведь и к многосуточным походам. Тренировался, сживался. Вот и пригодилось.

– А отчего мы перестали погружаться, позвольте спросить?

– Встречное течение имеет более высокую соленость, отчего вода в нем плотнее. Разница в абсолютном исчислении невелика, но наш корабль очень чувствителен к подобным изменениям, когда хорошо уравновешен.

Забавно, знаете ли, давать объяснения человеку, который сам изучал это явление. Немного позднее, как я понял. Потому что в данный момент о нем не знает. Я и сам уже не помню, когда узнал об этом свойстве Босфора, но изучил его именно Макаров, для чего погружал в воду бочку, привязанную к шлюпке. Даже картинка об этом была.

– А почему мы не помогаем движению, позвольте полюбопытствовать? – неугомонный он все-таки. Хотя только что ведь впервые в жизни провел успешную атаку с подводного корабля.

– Потому что не только ничего не видим, но и не имеем представления о том, куда двигаться. Всплывать для ориентации – значит, попадать во встречное течение и терять много времени. Кроме того, сам процесс всплытия должен быть плавным, потому что в крови у нас растворяется азот – мы ведь под давлением пять атмосфер. Так уж наша лодка устроена. И от этого азота кровь должна избавляться постепенно, чтобы не вскипела. Я не помню точных значений, но при подъеме на каждые двадцать метров станем по часику оставаться на достигнутой глубине. И будем уповать. И на то, что течение нас о скалу не ударит и что кровь не закипит.

Ну вот, вроде угомонился.

* * *

– Петр Семенович, четыре часа прошло, – протяжный зевок в загубник. Да уж, досталась Макарову вахта! Кажется, подобный вид пытки называется сурдокамерой. Это когда тишина и ничего не происходит.

Будь я один – спал бы, наплевав на возможные опасности. Все равно ничего с ними не поделаешь.

Смотрю на глубиномер – сорок пять метров. Вполне подходяще. Даю самый малый ход курсом на север и, поднявшись до тридцати метров, выхожу на горизонталь. А тут куда как веселей. Вода заметно прозрачней, и виден не только нос лодки, а даже открывается какая-то перспектива. Так и идем черепашьим шагом. Все-таки на душе спокойней, если уверен, что не влепишься ни во что с неизвестной скоростью. На всякий случай выдерживаем этот режим полтора часа. Это я после батумского похмелья осторожничаю, подозревая, что меня тогда прихватила кессонка. Еще полтора часа на двадцати метрах и столько же на десяти. Подумал немного – и еще на полчаса задержался на пятиметровой глубине. Ну и всплываем. А где берега? Куда нас вынесло-то?

Снова смотрю на часы – все верно, ровно девять часов прошло с тех пор, как мы погрузились в пучины Босфора аккурат напротив входа в слепую кишку Золотого Рога. А тут море вокруг без конца и без краю.

Описываю плавную окружность, покачиваясь на все еще неспокойной после шторма воде.

– Ост-норд-ост фок-мачта «Великого князя Константина», – звучит в переговорном устройстве голос Макарова. – С вами, Петр Семенович, куда угодно отправляться не страшно. Обязательно домой доставите. – А вот это уже признаки отходняка. Этакое веселье после боя. Да мы оба, конечно, нервничали.

Полностью продулись и пошли к родному кораблю. Вскоре заметили, как створились мачты – значит, нас обнаружили и двинулись навстречу. Через полчаса «Ныряльщика» подхватили за рымы и водрузили на палубу. Однако кушать хочется.

– Обед на двоих в капитанскую каюту! – Ух ты. Вот так сразу, чтобы предупредить приглашение в кают-компанию. – Петр Семенович, окажите честь, разделите со мной трапезу. – Что тут у нас за страсти египетские? Отчего это командир так торопится уединиться и меня пытается оградить от разговоров с командой?

* * *

Так и обедаем в подводницких шортах, что является грубейшим нарушением морских традиций.

В основном молча. Однако к концу, когда волчий голод обратился в обычный хороший аппетит, Макаров все-таки открыл свою тайну:

– Знаете, я ведь грешным-то делом вздремнул на вахте часика три.

Я только плечами пожал. Нет во мне военной косточки, и вздремнуть, когда решительно нечего делать, полагаю естественным и не безобразным.

– А что, Петр Семенович. Сбегаем завтра еще разок в Стамбул?

– Полагаю, нам с этим стоит погодить. Выждать немного и поглядеть, что и как. А насчет подъемного плавника я Клемина прямо сейчас озадачу. И попрошу Измаила Максимовича распорядиться, чтобы снарядили торпеду. Пусть не динамитом, но уж чем придумают, тем и ладно.

* * *