Маленький оборвыш

— А все же я лучше не пойду, — сказал я — пожалуй, мачеха выйдет из дома, пока мы здесь говорим. Благодарю вас, Марта, я уже лучше уйду подальше отсюда.

— Нет, нет! — вскричала она, загораживая мне путь: — ты и так довольно ходил, я не пущу тебя больше, пойдем со мной, будь умница! Я тебя так одену, что никто тебя не узнает! С этими словами она вытащила из-под платка какую-то старую тальму и женскую шляпу, быстро надела их на меня и, взяв меня под руку, направилась к переулку Фрайнгпен с решимостью, которой я не мог сопротивляться.

Мы вошли к миссис Уинкшип в ту минуту, когда она спокойно наслаждалась своей порцией рома с горячей водой перед ярким огнем камина.

— Вот он, тетушка! — сказала Марта, снимая с меня тальму и шляпу.

— Это он! — вскричала миссис Уинкшип, устремляя на меня удивленный, почти испуганный взгляд. — Это веселый, маленький мальчуган, вылитый портрет своей покойной матери! Господи, в каком он виде! И все это по милости той рыжей пьяницы! Ну, уж попадись она мне в эту минуту, я бы своими руками исколотила ее! Посмотри-ка, Марта, на нем даже нет рубашки! Они врали, что он одет в теплое и удобное платье из работного дома, он…

Как кончила свою речь миссис Уинкшип, я не помню. Попав в теплую комнату и подойдя к огню я вдруг почувствовал звон в ушах и головокружение; ноги мои задрожали, и я упал на пол. Обморок мой, вероятно, продолжался довольно долго, потому что во время него в положении моем произошли значительные перемены. Я очнулся на диване, стоявшем в задней комнате миссис Уинкшип. Вместо моей куртки и фланелевых панталон, на мне надеты были: фланелевая фуфайка, длинные, широкие панталоны, вероятно принадлежавшие когда-то мистеру Уинкшипу, и какое-то огромное полотняное одеяние с гофрированными манжетами, закрывавшее меня всего с ногами и, вероятно, служившее ночной рубашкой самой миссис Уинкшип. Я все еще чувствовал некоторое головокружение, однако мог приподняться и оглядеться кругом. Миссис Уинкшип стояла перед печкой и мешала что-то в небольшом соуснике, а Марта вошла в комнату и поставила на стол блюдо с тремя великолепными бараньими котлетами. При виде этого чудного кушанья я чуть не соскочил с дивана, но длинное одеяние, опутывавшее мне ноги, помешало моему намерению. Миссис Уинкшип заметила это движение.

— Ну, что, молодец, ожил? — ласково, веселым голосом вскричала она. — Ну, полно, голубчик, ободрись, чего это ты вдруг раскис?

Под этим она подразумевала: чего это я вдруг расплакался? В моих слезах она сама была виновата. Она поцеловала меня в лоб, а со смерти матери меня еще никто ни разу не целовал, и при этом материнском поцелуе доброй женщины я почувствовал что-то такое странное и не мог удержаться от слез. Миссис Уинкшип дала мне вволю наплакаться, занявшись между тем приготовлением ужина. Через несколько времени из блестящей голландской печки, занимавшей один угол комнаты, распространился необыкновенно приятный запах.

— Ну, что, готов ты, Джимми?

— Готов-с, благодарю вас.

— У меня к обеду сварен был цыпленок, — сказала ласковым голосом миссис Уинкшип, взяв меня на руки и усадив в большое кресло перед столом, — остатки его я положила тебе в суп. Кушай голубчик да смотри, не оставляй ни кусочка, а в это время и котлеты подоспеют.

Много угощать меня было напрасно. Суп с цыпленком казался мне кушаньем хотя очень вкусным, но далеко неспособным утолить мой волчий голод. Я напал на него, как на врага, которого следовало истребить как можно скорее, и пожирал его с такой быстротой, что миссис Уинкшип от изумления сдерживала дыхание.

— Вот до чего он дошел! — воскликнула она с глубоким вздохом, когда мисочка с супом оказалась пустой, — это все равно, что глоток воды!

И действительно, все, что я съедал, казалось мне не более, как глотком воды, но я не сказал этого миссис Уинкшип. Моя деликатность дошла до того, что когда она у меня спросила, съем ли я еще баранью котлетку? Я отвечал: «пожалуй, только не целую, а маленький кусочек», хотя мысленно пожирал в это время не только все котлеты, стоявшие в голландской печи, но и толстый кусок хлеба, которым я собирался снять весь жир с блюда. Впрочем, глаза мои оказались жаднее желудка; съев одну котлету и несколько картофелин, я почувствовал себя совершенно сытым.

— А теперь, — сказала миссис Уинкшип, когда Марта убрала ужин, и мы все трое спокойно уселись на диване перед камином, — расскажи нам, Джимми, по порядку все, что с тобой было в это время.

Я охотно исполнил желание миссис Уинкшип. Я подробно рассказал ей всю свою жизнь с самой той минуты, как бежал из родительского дома, укусив палец миссис Бёрк. Когда я стал говорить о своих товарищах Рипстоне и Моульди, и о том, как я принимал участие в их базарных похождениях, миссис Уинкшип разразилась бранью против моей мачехи, которая своей жестокостью чуть не довела меня до тюрьмы.

— Да ведь за кражу на базаре не сажают в тюрьму, — объяснил я ей, — за это сторож сам расправляется. Мне так Моульди говорил.