Маленький памятник эпохе прозы

– Да ладно! Я ещё тем балбесом был в её возрасте. Слушай, мне понятно: ты надеялась, что с годами я передумаю, начну новую личную жизнь, забуду о Соньке… Что лишний раз говорит о том, как плохо ты меня знаешь, – немного грустно улыбнулся Юра.

Конечно, плохо. И возражать не буду.

– Но, допустим, всё случилось бы так, как ты прикидывала. Неужели ты отдала бы Соньку учиться в местную деревенскую школу? – он посмотрел на меня, как на надзирательницу детского концлагеря.

– Да нет, конечно, – вздохнула я.

– Так что ты себе думала?

Молчала я, что могла сказать?

– Вот. Некоторая безответственность и безалаберность тебе свойственна, как всем творческим людям, чёртовым художникам слова!

Я вздрогнула:

– Ты о чём?

– Ну, дорогая, зачем же меня за дурака держать до такой степени? Неужели за эти годы я досконально не выяснил, что за прибабахнутая женщина родила мне такую дочь? – он смеялся. Он всё знал! Знал, что я чёртов поэт.

– И как тебе мои стихи?

– А я их много читал? Каким образом, откуда б их взял? Но… кое-что нашёл. И хотя ни хрена в этом не понимаю, ты молодец. Продолжай в том же духе. Знаешь, я рад, что у Соньки такая мама! Чем больше разнообразия во всём – в людях, в отношениях, в природе, в мироустройстве – тем лучше! Девчонка будет получать серьёзное образование, а летом приезжать к тебе за порцией вот того самого, чего лично я ей дать не могу. И даже не знаю, каким словом это назвать…

– За порцией безответственности и безалаберности, да?

– Зачем так, я не это имел в виду. За порцией… твоего мира… не знаю… полного счастья «на отшибе», которое у тебя получилось создать на ровном месте. Это совершенно не моё, я бы так жить не смог, но… но это круто! Пусть у Сонечки будет всё! Всё-пре-всё. Мы с тобой можем ей это дать, а уж она сама выберет, что ей нужно. У неё будет реальный выбор и понимание, что можно и так, и эдак, что выбор профессии, развлечений, хобби – благодаря нам всё в её власти, ей доступно, что угодно, – он улыбался, довольный.

А ведь прав, ёлки-палки! Он так долго и витиевато говорил о главном – о свободе. Разве я не хочу именно этого своей дочери? Хочу. Значит, так и будет. Ценой расставания с ней. Но в жизни всё имеет свою цену, не так ли?

– Обещай мне, – заговорила я твёрдым и сердитым голосом, борясь с комом в горле, – что каждое лето она будет приезжать сюда. Нет! Каждые каникулы!

– Летом – точно. В Рождество, Новый год, по-моему, здесь лучше всего! Если захочет, если ей не будет скучно без подруг и компаний – ради бога! Но ты же понимаешь. Все каникулы… Белка, она будет расти – друзья, тусовки, то, сё. Давай ставить реальные задачи. И не реви!

– Я не реву, – пришлось отвернуться к окну и разглядывать парящих невдалеке птиц. Хищные, видимо, добычу высматривают.

– Почему, даже если план идеальный, великолепный, абсолютно складывается и получается, всё равно хочется плакать? Извращение какое-то!

– Эх, ты! Такая взрослая, а такая маленькая и глупенькая. Просто потому, что ничего полностью идеального не бывает. Вот так мир устроен. Идеал недостижим – точка. И ещё, это важно: если ты не планируешь возвращаться в Москву, то продавай сейчас оставшуюся квартиру. Нынче пик цен, дальше неизвестно, но по логике – ничего хорошего. Если согласна, пока что я смогу помочь и сделаю всё сам, без тебя.

Размышляла я всего десять секунд. У меня в Москве больше нет вообще никого. Только квартира. Если уж я не еду с Соней в Лондон, то о какой России может быть речь?

– Продавай.

Неделя бесконечных слёз, после того, как Юра увёз Сонечку. Неделю я не выходила из нашей с ней комнаты. Мне нужно было привыкнуть жить каждый день без неё, без её запаха, голоса. Жить в этой же комнате, где всё согрето её дыханием. Теперь здесь надо было кое-что изменить. Я сделала это сама, только сама и в одиночку.

Монтаж, «склейка». Или рассказ будет бесконечным.

Наши дни. Всё продолжается именно так, как начиналось, как задумывалось. Ничего не меняется, кроме… людей и их возраста.

У Нины тяжёлая гипертония, поэтому я должна следить в оба, чтобы она не напрягалась. А она упрямая, как чёрт! Я наняла уборщицу, так Нина обиделась.

– Может, и кухарку думаешь нанять? – сердито спросила она.

– Может, и найму! – в конце концов, в этом доме я решаю. – Нина, побереги себя, отдыхай!

– Я не собираюсь умирать! – возмутилась та. – У меня прекрасные препараты, они держат давление в узде. Ну, пожалуйста! – она сменила сердитый тон на жалобный. – Не надо кухарку! Для меня готовить – радость!

Ох, Нина. Её сыновья ни разу не приехали навестить мать, хотя она приглашала в гости (скрепя сердце я согласилась на их визит, но никто не приехал). Она звонила в Москву, беспокоилась, как они там, здоровы ли. Они вообще ею не интересовались. Зато умудрились дойти до суда в делёжке между собой оставленной им мамой квартиры! Нина плакала, узнав об этом. Ну, ведь чего проще – пополам! И то не получилось по-людски.