Маленький памятник эпохе прозы

Бесстрастность прижилась на лице, и что любопытно: оказывается, не только характер, мысли и чувства управляют мимикой, но возможно и наоборот – мимика способна управлять кое-какими чувствами, хотя бы слегка. Со временем я заметила, что немного, но меняюсь: мои эмоциональность, непоседливость, вертлявость и склонность к гиперреакциям на внешние раздражители стали утихать, уменьшаться, уходить. Потихонечку я превращалась в весьма выдержанную девицу, по внешнему виду которой сложно понять, как она реагирует на то и сё. Близкие подруги даже пеняли мне порой: «Озвучивай, что думаешь, Белочка! А то непонятно, слышала ли ты вообще, что тебе сказали, или нет». Я всегда всё слышала, и внутри меня всё взрывалось, хотелось плакать или орать на кого-нибудь. Но никто и никогда не догадался бы, что мне больно.

Потери мои, горести.

Разговор с мамой про демона

Спустя несколько лет мы с мамой придём к новой степени откровенности и близости по той простой причине, что я стану взрослой женщиной, и маме не нужно будет делать поправку на дочкино малолетство, а из меня выветрится подростковый максимализм. Наступит время, и мы поговорим на равных.

Мы часто беседовали, рассевшись на разных концах дивана в одинаковых позах: облокотившись спиной на подушки, что прикрывали жёсткие подлокотники, руки закинуты за голову, ноги крест-накрест на диване – длинном, большом, и маленькие мы с мамой прекрасно умещались, чуть касаясь друг друга ступнями. На спинке дивана ровнёхонько между нами царит Фимка, который либо спит, свернувшись в уютный клубочек, либо сидит в позе льва – хозяина прайда, многозначительно щурясь и небрежно спустив вниз пушистый рыжий хвост, деля им спинку дивана точно пополам. Если уж мы с мамой начинали болтать, то это бывало надолго, засиживались за полночь. Фимка всегда пребывал на своём постоянном месте.

– Помню, поначалу мне очень не понравилась папина идея: научить тебя притворяться кем-то другим. Якобы для твоей безопасности. Я вообще решила тогда, что он бредит, потому что чушь же! А он объяснил, что «держать лицо» – это только начало, первый шаг, что потом, благодаря навыку, с тобой произойдёт нечто важное, что поможет жить в жестоком социуме. Но не успел…

– А я сама поняла. В конечном счёте, он имел в виду умение пригасить любые свои эмоции, делающие человека уязвимым, даже слабым. На всё нужно правильно реагировать логически, не эмоционально, спокойно анализируя информацию. Эдакая теория и практика чистого разума с отключенной биохимической реакцией.

– Утопия! Невозможно.

– Очевидно, папа считал, что можно натренировать такую способность, как тренируют мышцы с помощью физкультуры.

– Но это противоречит самой твоей природе! И моей, и его, кстати. Сам-то таким не был.

– Значит, по себе и знал, что такое быть беззащитным. А с моей историей… или как у вас, медиков, говорят – с моим анамнезом… в общем, хотел меня научить защищаться. Отсюда – Демон.

– Мне не нравится слово Демон. Демон – это же зло.

– Так это моя придумка, не папина. Папа придумал медвежонка, у которого нет мимики.

– А ещё, помнится, вы упоминали Снежную Королеву – тоже тот ещё персонаж! Но Демон…

– Девочка выпендривалась, мам! Не надо так серьёзно к этому относиться.

– А я и не относилась. До тех пор, пока не увидела, что у тебя… у вас получилось. Сначала расстроилась, потом успокоилась. Много было разных чувств, но я знала главное: меня ты всё равно не обманешь! А насчёт других – возможно, папа был прав.

– Помнишь «Обыкновенную историю» Гончарова? Как там забавно призывали главного героя, чуть что впадавшего в экстаз: «Закрой клапан, Александр!» Когда прочитала лет в тринадцать, подумала: это про то же самое – держать эмоции в узде, всегда включать холодный рассудок.

– Ох, почаще бы окружающие его включали! Думаешь, я не устала от дури человеческой – эмоциональной или… медвежьей? Взять мою работу… А ну их! Сначала говорят, потом думают, сначала делают, потом думают…

– Или вообще не думают, даже потом.

Счастье моё – говорить с мамой.

Про подруг

Учёба в Литературном институте совсем не напрягала, но я так и не поняла, как можно учить на поэта или писателя, выдавать диплом, в котором указаны эти профессии. Абсурд же! Несмотря на то, что многие выдающиеся литераторы учились именно там, моё мнение не изменилось: не институт их сделал талантливыми, они лишь получили официальную бумагу для легитимации своего творчества – таковы правила «совка». Если вспомнить судьбу Бродского, то «бумажка» – диплом – была крайне важна. На знаменитом суде над поэтом слабоумная судья вопрошала: «А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам? А вы учились этому, чтобы быть поэтом? Не пытались кончить ВУЗ, где готовят, где учат…»

Мама с папой свято верили или хотели верить, что окружение поцелованных в макушку дарований (какая наивность!), постоянная погружённость в тему творчества, пробудят мой впавший в кому дар. Мне же было всё равно, где убивать положенное для учёбы время.